Пятое царство

Лаборатория была разгромлена: столы перевернуты, колбы разбиты, металлические приборы искурочены, расплющены, словно по ним колотили кузнечным молотом. Всюду осколки стекла, какие-то обломки, обрывки бумаги, капли крови.

Я склонился над телом Конрада, лежавшим на полу посреди лаборатории, и увидел то, что ожидал увидеть: язык вырезан, глаза выжжены, в груди торчал нож, вогнанный до рукоятки.

Старика пожирала страшная болезнь, оставлявшая ему, может быть, месяцы, а то и недели жизни, но кто-то решил опередить Господа.

Приподняв тело, я увидел на полу монету – серебряную монету со знакомым профилем на аверсе и надписью на реверсе «Amor Puer» – «Любимое дитя».

Монета не могла принадлежать Конраду по естественным причинам, но тогда кому адресована эта трогательная надпись? И как эта монета попала к Конраду?

Почувствовав за спиной движение, я выхватил пистолет и обернулся.

Это был Олаф.

– Иди к губному старосте и скажи, что убит Конрад Бистром, доктор. Можешь сказать, что его дочь сейчас в нашем доме. А я пока осмотрюсь тут…

Олаф вышел.

А я бегом бросился наверх.

Я надеялся найти подтверждение смутной догадки, возникшей только что, либо в кабинете доктора, либо… либо в комнате его дочери. И сделать это нужно было до появления губного старосты, приставов и следователя.

Кабинет Конрада был невелик, уютен, все в нем занимало назначенные места, что облегчало поиск.

Я не церемонился, взламывая один за другим ящики стола, пока не наткнулся на тетрадь небольшого формата с надписью на обложке Diarium.

В комнате Юты, просторной, с низким потолком и двумя маленькими окнами, выходившими в сад, я не нашел ничего интересного, кроме большой кожаной коробки с париками: мужские бороды, усы, накладные волосы, фальшивые косы…

Находка меня не удивила.

Ее дневник, на обложке которого было начертано Mea secreta, был заполнен какой-то абракадаброй. Глаз выхватил фразу «qaStaHvIS ram He’mIn’or lab». Похоже, она придумала собственный язык, чтобы никто не мог проникнуть в ее тайны.

Я сунул дневник за пазуху – люблю на досуге поломать голову, разгадывая шифры.

В ожидании представителей власти я устроился у камина в гостиной, зажег свечи и принялся читать дневник Конрада.

Он был дотошным человеком, любившим составлять описи имущества – столов, стульев, скатертей, книг…

В эти описи не входили деньги, которые учитывались в приходно-расходной книге.

Но одна ценность попала в список с сентиментальным названием «Memoria de corde» – «Память сердца». Среди вещей покойной жены, перстней с душещипательными надписями и платочков с вышивкой значилась «Magna argentum numisma amet filia» – «Большая серебряная медаль, принадлежащая дочери».

Этого было достаточно, чтобы моя догадка стала уверенностью.

Дождавшись губного старосты и приставов, я дал показания и отправился домой.

Юта, как и обещала, ждала меня в кабинете.

К вину она так и не притронулась, а вот мне оно было необходимо.

Осушив чашу до дна, я перевел дух и сел за стол.

Юта наблюдала за мной; ничто не выдавало ее волнения.

– Вашего отца убили негодяи, Юта, – сказал я. – Те же негодяи, которые уже убили множество людей, в том числе детей. Среди них и нелегальные торговцы кровью, с которыми вы имели дело… я нашел мужские парики – одни из них вы использовали, когда встречались с Якшаем в кабаке «Под пушкой»… я прав?

Лицо ее оставалось неподвижным.

– Те же негодяи, – продолжал я, не повышая голоса, – которые убили Конрада, задумали убийство государя и его отца, патриарха Филарета. Слово и дело Государево, Юта, вы знаете, что это такое?

Она молча смотрела на меня.

Я выложил на стол монету.

– Не знаю, показывал ли отец вам эту медаль и рассказывал ли вам о ней…

– Да, – сказала она тихим голосом. – Позавчера.

– Мы искали сына Самозванца, и никто даже подумать не мог, что у него родилась дочь. Но теперь вы, наверное, знаете, что вы – дочь первого Самозванца, Юшки Отрепьева, и Ксении Годуновой?

Она кивнула.

– Что еще сказал вам отец?

Она молчала.

– Юта! Это слишком серьезно, Юта…

– Он сказал, что я – всему начало и всему конец… что я – сердце бунта, вдохновительница мятежа… – Юта вдруг задрожала. – Боже мой, Матвей Петрович, я ничего не понимаю! Это все так странно и так ужасно, но я ничего не понимаю! Отец сказал, что объяснит мне все позже… но когда я пришла, он был мертв…

И она разрыдалась.

– Невинное существо, порождающее смерть и разрушения, – пробормотал я, вспомнив слова Ангела. – Всему начало и конец…

– Что это значит, Матвей Петрович? Меня сожгут? Отрубят голову?

– Надеюсь, до этого не дойдет, – задумчиво проговорил я. – Если я правильно понимаю, вольно или невольно вы стали вдохновительницей мятежа…

– Этого не может быть!

– Вольно или невольно, – с нажимом повторил я.

Она всхлипнула.

– Может быть, это кровь…

– Кровь?

– Моя кровь… самыми удачными были опыты, в которых использовалась моя кровь…

– Значит, своей жизнеспособностью гомункулы обязаны вашей крови – крови мятежного Самозванца?

– Да, возможно… не знаю…

– Но если я правильно понял, у них нет сердца, а значит, и души. Это пустышки…

– Они как дети…