«Пятьсот-веселый»

Эшелон шел тихо, и я не шибко-то перепугался, но пока добежал до железнодорожного полотна, вагон мой уплыл вперед. Жерди я не бросил и припустил с ними вдоль вагонов. Догнал теплушку и увидел в дверях испуганное, бледное лицо Кати. Я сунул в раскрытую дверь жерди, но попала только одна, две другие угодили в косяк, отскочили и посыпались в канаву.

— Толя, быстрей! — кричала Катя. — Руку, руку давай!

Я схватился за железную гнутую подножку, пытаясь вскочить на нее, но ботинки мои заскользили по обледенелой шпале, я упал, инстинктивно дернулся и скатился в канаву. Торопливо вскочил на ноги, козлом запрыгал за теплушкой, но вагоны обгоняли меня, стуча колесами на стыках, и эти удары больно отдавались в моей голове. Катя что-то кричала, протягивала руку, но рука и лицо ее уплывали все дальше и дальше.

Я едва держался на обледенелых шпалах, скользил стылыми ботинками, молил бога, чтобы не упасть, и продолжал упрямо бежать, хотя уже и понимал бесполезность соревнования наперегонки с поездом.

— Хватайси! — вдруг раздался над ухом крик, и кто-то сгреб меня за шиворот так, что воротник шинели затрещал.

Еще не понимая, что к чему, я почувствовал, как дернуло меня вверх, как ноги мои отделились от земли, и уже на весу я до пота перепугался, думая, что меня затаскивает под вагон.

Я сбрякал своими каменными ботинками и был брошен кем-то на доски задней площадки последнего вагона, где всегда торчат в тулупах кондукторы поезда.

— Ты, паря, чо! Ты чо под колесы кидаисси? — кричал кто-то хрипатым голосом.

Я запаленно хватал ртом стылый, набитый снежной заметью воздух и никак не мог перевести дыхания. Подо мною грохотали колеса, и так же громко, весом в пуд, бухало испуганное сердце.

Через какое-то время я разглядел, что надо мною высится собачий тулуп, сплошь запорошенный снежным бусом.

— Живой аи нет? — наклонился надо мною тулуп.

— Живой, — выдохнул я и не узнал своего голоса.

— Ну, паря, еле успел я тебя ухватить.

Я поднялся на непослушные, тряпичные ноги, и в лицо мне ударило снежной пылью, летящей из-под колес вагона — в хвосте эшелона бушевала пурга, поднятая быстро идущим составом.

— Гляжу, бегит ктой-то. Думаю, не нарушитель какой! Присмотрелси — ранетый. Вот-вот под колесы ускользнет. Я, значица, цоп тебя!

— Спасибо.

Я понял, что за раненого он меня принял из-за полотенца на голове.

— Удало я тебя вздернул! — в голосе кондуктора слышалось довольство своей ловкостью. — Думал, рука оборветси. Главно — уловчитьси за ворот цопнуть.

И еще мысля: не оторвался бы ворот-то. Вдруг стара шинелька, молью бита. Тода — пиши пропал.

Я молчал. Шинель у меня и впрямь была не первого сроку, нам выдали б/у, и воротник мог, конечно, оторваться, он и так наполовину был оторван.

— Ловко ж я тебя уцепил! — продолжал восхищаться собою проводник. — Главно, мерекаю, ворот бы не оторвалси, едять его мухи!

Я слушал его вполуха, а сам думал: догадалась ли Катя задвинуть дверь, хватит ли сил у нее?

Кондуктор ударил кресалом по камню, брызнули искры, и он начал раздувать трут, прикрыв его от ветра. Чмокая губами, прикурил самокрутку. Табак затрещал, бумага пыхнула огнем и на миг осветила большую, будто помело, бороду и увесистый, как картошина, бородавчатый, одубевший на морозе нос. Таких носов я еще не видывал.

Дед курнул, сплюнул и сказал:

— Я, значица, прицелился, рукавицу скинул — и цоп! Главно — ухватить ловчей. Молись богу, приметил я тебя. Околел бы тута на экой стуже.

— Спасибо, — еще раз поблагодарил я.

— Чего уж, — между затяжками сказал кондуктор. — Из «спасиба» шубу не сошьешь. Ты как тут появилси?

— Из теплушки.

— Это котора посередке состава?

— Ага. Я раненого везу.

— Ранетого? — удивился дед. — Откель, куда?

Я пояснил, откуда и куда и что дезертир ударил Вальку ножом.

— А сам чего замотан?

— Я — так. У меня шапку сдуло.

— А-а. — Он помолчал, пыхнул раза два цигаркой. — Этой погани развелоси теперя. Никто помирать не хотит. Бегут, как тараканы, едять их мухи! На нашей станции тоже одного пымали.

— Сволочь он! — озлился я на мирные слова кондуктора. — Расстреливать таких!

— Знамо дело, — согласился дед и вздохнул. — Чо деетси, чо деетси!

— Мне в теплушку надо. Они там позамерзают без дров.

— Кто?

— Там еще девушка, — пояснил я.

— Ничо, не замерзнут, — успокаивающе сказал он. — Раз тама девка, она чонито придумает. Девки, они ловчей нас, смекалистей.

— По крышам можно добраться.

— Куды-ы! — запротивился кондуктор. — По крышам — верный гроб.

— Я уже лазил.

И я рассказал, как уже отставал от поезда и как проник в вагон, умолчав, что разбил голову и потерял сознание. Он внимательно выслушал и сказал:

— Потерпи. Скоро станция должна быть. А с хвоста тебе не достичь теплушки, сорвешься. Верная погибель.

Я и сам понимал, что отсюда не добраться — вон сколько вагонов надо преодолеть! Да и не вагоны даже, а цистерны в основном. Цистерны из-под горючего.

— Курить хошь? — наконец предложил кондуктор.

Я давно уже глотал слюнки, принюхиваясь к табачному дыму, давно хотел погреться куревом, но попросить стеснялся. Махорка у меня кончилась еще вчера.