Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России.

Я решительно не согласен с теми, кто считает Россию «Евразией» главным образом потому, что в нее входят, например, и славяне, и тюрки (то есть «евразийцы» — это, мол, славяне плюс тюрки). Нет, русские сами по себе — евразийский народ и притом центральный, стержневой. И если бы в пределах России вдруг вообще не оказалось тех же тюркских народов, русские все равно были бы евразийским народом (а не европейским и не азиатским). В частности, эта двойная основа обусловила явную неустойчивость и недостаточную определенность русского самосознания. Давно, еще в 60-х годах, английский литератор Питер Темпест задал мне каверзный вопрос: почему у вас так много и так страстно говорят о России, о русскости? Вот у нас в Англии об «английском» почти никогда не рассуждают… Вопрос заставил меня всерьез задуматься, но, полагаю, я ответил правильно: англичане (как и немцы и французы или же японцы и индийцы) абсолютно уверены в своей, так сказать, идентичности, в своем «месте» в составе человечества. У русских же этого нет. И обостренное внимание к «русской теме» объясняется вовсе не националистическими амбициями, а прямо противоположной причиной — неполнотой, недостаточностью национального самоутверждения. На Западе именно поэтому постоянно твердят о присущем русским «комплексе национальной неполноценности». Однако сей «комплекс» совершенно уместно определить и по-другому: для русских отнюдь не характерны идеи национального и расового превосходства. Тенденции этого рода, правда, проникали подчас в Россию и с Запада, и с Востока, но никогда не имели сколько-нибудь существенной влиятельности. Для русских неизмеримо более типична как раз национальная самокритика — нередко беспощадная.

К. Мяло: Раз здесь возникла параллельная тема Евразии, позволю себе вклиниться. Я знаю работу Ключникова, в которой он пытается соединить на сегодня несоединимое — Великую Империю и русское национальное — спасение. И сразу же хочу вам, Вадим Валерианович, возразить, что, разумеется, француз всегда легко ощущает себя европейцем и французом, потому что, вы сами это сказали, для него есть несомненность того, что он француз, и это то, на чем он лично утверждается, что он француз. И при этом он француз и европеец. Вот если бы существовало же такое соотношение между понятиями «русский» и «евразиец», то тогда проблемы бы и не было. Это первое.

Второе — я уже не раз отвечала на попытки истолкования моей идеи сосредоточения на проблеме русских как якобы выпячивания «крови». Ни один серьезный исследователь сегодня не может из принципа крови исходить, и не в нем суть. Тем не менее проблема русской нации существует. Вот вы говорите, что русский национализм невозможен, как невозможно и его возрождение. Я же считаю, что он уже есть и, видимо, движению этого типа принадлежит ближайшее будущее, между прочим, и потому, что в нем есть достаточно активные молодые образованные люди, уже остро сознающие проблему (здесь можно вспомнить, к примеру, партию Николая Лысенко). К тому же, если мы говорим о нынешней России, вернувшейся к границам XVII века, то нет не только никаких оснований педалировать ее многонациональность, но, напротив, она может считаться одной из самых мононациональных стран мира: русские составляют около четырех пятых всего населения. И, однако, у них ускоренно вырабатывается стереотип поведения бедного родственника, живущего не у себя дома, в то время как Казахстан или Латвия с 50 % титульного населения спокойно объявляют себя национальными государствами.