Пятый туз

– Не мальчик я! Я давно уже не мальчик. Я с пятнадцати лет – не мальчик. – Лев Борисович вдруг обмяк, обреченно улыбнулся и стал суетливо протирать очки. – Вы, Евгения, правы. Такие ассоциации есть. И они возникали не только у вас. Ряд таких пирамид рушились через два-три месяца после, так сказать, акта начала раскрутки. Это же выкидыш в чистом виде. Мы этот момент проскочили. А почему, я вас спрашиваю?

– Мы хорошо себя вели, гуляли на свежем воздухе, хорошо питались, витамины потребляли…

– В общем плане, это так, – с неохотой согласился Фурман. – Но не это главное. Важно, что мы не делали резких движений. Все фирмы лопались, если в этот период они начинали много волноваться, кричать, бегать, прыгать и дергаться.

– Вы просто гений, Лева!

– Согласен. Итак, каково наше положение сейчас? Нам семь месяцев. Не от регистрации фирмы, а именно от того момента, что вы, Евгения, имели в виду…

– От первой рекламы по телевидению.

– Именно! Семь месяцев… В этот период бывают неприятности? – Лев Борисович многозначительно посмотрел на присутствующих. – Так я вам скажу, что бывают! Бывают, но редко.

– Простите, господин Фурман, простите, – засуетился Петр Тарасович Марчук, правая рука Елагиной по организационным вопросам. – И еще раз простите… Вы прозрачно намекаете, что мы можем буквально завтра развалиться?

– Правильно, любезный Петр Тарасович, намекаю. Можем развалиться, но не должны. Это происходит, когда вмешиваются мощные потусторонние силы…

– Очень интересно! – Елагину встревожил этот вопрос. – Что это значит – мощные силы? Почему они потусторонние.

– Поясняю! Это телевидение, пресса и чиновники высшего уровня. Не мелочь какая-нибудь, а те, что пользуются авторитетом!.. Прокуратура, например. В крайнем случае – Президент… Скажите, Евгения, вы не ждете опасности с этой стороны?

– За Президента гарантировать не могу, а остальное пока суетиться не собирается.

– Все правильно, – вскочил и, потирая руки, забегал по кабинету Фурман. – Классический вариант. Чиновники уже все поняли, но ждут… Через месяц-два кто-то крикнет: «Безобразие, народ грабят»… Ой, что тогда начнется!..

– Ну, все! Повеселились, – подводя итог, жестко сказала Елагина. – Я понимаю, что при определенной осторожности у нас есть минимум два месяца… И давайте спокойно готовиться к завершению проекта. Через день после сигнала все должны разбежаться. А сигнал этот дашь ты, Лев Борисович, как самый умный.

Елагина посмотрела на часы и лениво встала с кресла.

Почти полночь! Пора и в постельку.

Завтра в восемь надо лететь в Останкино. Очень важный разговор с очень «потусторонней» силой… Евгения не успела улыбнуться собственной шутке. Её размышления прервал телефонный звонок.

Домашний телефон она почти никому не давала, а уж в двенадцатом часу, чтобы кто-то позвонил…

– Слушаю, Елагина…

– Женечка, привет… Это я, Коля. Узнаешь?

– Конечно, дорогой. Что так поздно? – Елагину смутил и встревожил столь фривольный тон. Она сразу поддержала его манеру, пытаясь понять. – Ты бы еще в час ночи позвонил.

– И позвонил бы. Но успел вот раньше. Очень надо видеть тебя. Просто горю весь.

– Давай завтра, днем.

– Завтра может не получиться. Не знаю, когда освобожусь завтра. Наш общий друг, тот, с кем я на даче познакомился, может меня надолго задержать. Давай сегодня.

– Где?

– А там, где мы с тобой последний раз обедали.

– Они уже закрылись.

– А я у входа тебя встречу. И посмотри, чтоб твой благоверный за тобой не увязался. Он вечно за тобой хвостом ходит.

– Поняла. Жди в двенадцать.

Елагина действительно все поняла.

Группа этого «Николая Николаевича», вероятно, арестована… Если бы были просто угрожающие моменты, он бы подождал до завтра.

Это все очень опасно для нее… Может быть очень опасно.

Николай боится телефонного прослушивания, боится возможной слежки за ней. А это значит, что какие-то материалы, где она упоминается, уже в руках следователя.

Какие документы, у кого они, как и когда попали?

А может быть, это Корноухов сделал ответный ход?

Быстро собравшись, Евгения Евгеньевна вдруг вспомнила, что следует предупредить Анастасию… Они еще не виделись сегодня: Елагина открывала двери своим ключом, а Настя вечером старалась не выходить из своей комнаты без приглашения. Старалась «не мозолить глаза».

«Молодец, – неоднократно отмечала про себя Елагина. – Знает свое место».

Настя была ее гордостью, ее удачей… Она не была домработницей в обычном понимании. Елагина терпеть не могла наемных дамочек, которые через месяц начинают ворчать и крутить носом, затем воровать по мелочам, приводить мужиков.

Она также не любила жить с подругами, которые соглашаются вести хозяйство, но сразу же требуют внимания, лезут с расспросами, дают советы.

Настя была для Елагиной «то, что надо»… Очень дальняя родственница из Саратова. Она приехала в Москву куда-то поступать, но провалилась.

В свои двадцать четыре года она, как казалось Елагиной, не испытывала никакого интереса к мужскому полу. Скромная, тихая, трудолюбивая… Все в доме убиралось и готовилось, пока Евгения была на работе.