Piccola Сицилия

Нет, думала Ясмина, небо охраняет меня. Оно накрыло нас непроницаемой завесой дождя, чтобы защитить ребенка от любопытных глаз мира. Что там за существа обычно являлись на свет под гром и молнию? Драконьи дети, огненное отродье, возмутители спокойствия. Слишком большие души в слишком маленьком теле.

– Почему вы ничего не сделаете, наконец? Разве вы не видите, как она мучается? – спросил Альберт у врача.

– Матка едва раскрылась. Нужно время.

– Перестань сопротивляться, – сказал Альберт дочери.

Выживет только один из нас, думала Ясмина. Дитя или я. Она проклинала Виктора, бросившего ее в беде, Мими, которая дала ему жизнь, и Альберта, который взял ее к себе в дом. И проклинала себя саму за то, что не принесла всем им счастья.

* * *

В промежутках между схватками Ясмина закрывала глаза, чтобы не видеть беспомощную тревогу Альберта, и сосредоточивалась на голосе Мими, читавшей молитвы, которые, по традиции, должен читать при родах муж. Ясмина мало что понимала, но звучание еврейских слов успокаивало ее своей торжественной древностью.

Новая схватка, и Ясмина перестала сопротивляться боли – как утопающий, который, сдавшись, отдался во власть водоворота. Она раскрыла глаза и испугалась озаренного как днем неба за окнами. Молния расколола ночь. Она вдруг вспомнила Морица. Увидела его лицо за оконцем хлева – в тот момент, когда была зачата Жоэль. Вспомнила, как не могла отвести взгляд от спокойного лица чужака, которому она каким-то странным образом доверяла, а Виктор двигался в ней, и ее тело горело от наслаждения. Будто этот животворящий поток вливался в нее не только через чресла, но и через глаза. За окном больницы шумел дождь, в точности как в ту ночь. Мектуб, думала она, у этого ребенка два отца, один плотский, второй духовный. И тут ее накрыла особенно мощная схватка. Она громко закричала. Боль была такой, что Ясмина потеряла сознание.

* * *

Мориц впервые увидел Жоэль в отделении грудничков. Дитя извлекли кесаревым сечением, иначе бы малышка не выжила. Мориц вошел за Альбертом в помещение с маленькими белыми кроватками. За окном всходило солнце, утро выдалось ясное. Новорожденные были неотличимы. Альберт искал табличку с именем. Мориц смотрел на кроватки и думал: как странно, мы едва успеваем появиться на свет, а нам уже дают имя, гражданство и религию. И потом мы проводим свою жизнь в усилиях соответствовать тому, что не выбирали. Что-то воображаем себе из этого и защищаем до смерти. Но кем бы мы стали, если бы могли выбирать? Дитя – это чистый лист, на котором родители записывают свои пожелания? Или это уже отчеканенная личность и жизнь сводится к тому, чтобы счистить с себя все пожелания других, как только человек ускользнет из детства, к тому, чтобы отыскать путь к себе?

В грудничковую комнату вошла медсестра, посмотрела на мужчин:

– Месье Сарфати?

– Да, – сказал Альберт.

Сестра подошла к кроватке, улыбнулась Морицу:

– У вас очень красивая дочка, поздравляю. Хотите взглянуть?

Мориц испуганно мешкал. Что же подумает Альберт? Но тот молчал. Мориц кивнул. Главное – не привлекать внимания. Сестра вынула новорожденную из кроватки и поднесла к нему.

– Смотри, ma petite, вот твой папа.

Альберт не вмешивался. Малышка смотрела на Морица удивленными глазами. Он взял ее крохотную ручку. Она вцепилась в его палец, будто больше не хотела отпускать. Мориц порадовался, что Ясмина не видит этого. Он перешагнул запретную линию. Ему нельзя здесь быть.

– Вы ей понравились, – сказала сестра.

Мориц не понимал, как она может быть так приветлива с призраком, которого он недавно видел в зеркале.

– Ваш первенец?

– Да.

– Поздравляю.

– Спасибо.

Его ошеломило, с какой легкостью ложь слетала с языка. Альберт смущенно смотрел в сторону. Мориц понял, почему Альберт не вмешался, – вопрос, кто же тогда отец, если не Мориц, покрыл бы его позором.

Мориц улыбнулся медсестре, и она положила дитя в кроватку.

Глава 37

Первый год с Жоэль был одним из тех отрезков времени, которые воспринимаешь как несчастливые, но потом они вспоминаются как лучшие моменты жизни. Счастье давно уже было тут как тут. Только Ясмина его не замечала. Жоэль была необыкновенно солнечным ребенком. Ничто в ее характере не напоминало о грозовой ночи, в какую она родилась. Свое имя она получила, потому что каждый мог найти в нем то, что ему нравилось. Альберт был доволен, что имя сразу и французское, и итальянское, и английское, и еврейское, поистине универсальное; Мими нравилось его значение на иврите: «Яхве всемогущий» или «желание Бога», ибо если люди и не хотели этого ребенка, то Всемогущий точно хотел. А для Ясмины имя просто звучало красиво, напоминало итальянские слова gioia и gioiello – радость и драгоценность.