Piccola Сицилия

Беспорядки распространились на всю провинцию, арабы убивали французских поселенцев, армия бросила артиллерию на арабские деревни. Тысячи, десятки тысяч погибших, и с каждым днем их становилось все больше. Армия подавила восстание. Революционеров принуждали падать перед французским флагом и кричать: «Мы собаки! Vive la France!» Арабы, стоявшие вокруг, кричали: «Это вы собаки! Хуже того – евреи!» Военные выхватывали из толпы людей без разбору и расстреливали на месте.

В Piccola Сицилии люди были дружелюбны – на рынках, на пляже или в кафе. Но ярость, страх и бессилие разъедали их сердца. Как быстро соседи способны превратиться в зверей, убивающих друг друга? По проспекту вдруг начали патрулировать вооруженные жандармы. В кафе сидели шпики. Люди собирались кучками и перешептывались. Европейцы поговаривали о создании вооруженных отрядов. Мусульманам надоело, что с ними обращаются как с гражданами второго сорта. Они узнали, что помощь народов колоний в победе над нацизмом – всех погибших арабов, африканцев и индийцев в форме войск коалиции – осталась невознагражденной. А евреи, разделенные на две группы – местные и европейцы, больше не знали, кому они могут доверять. Покровительнице Франции, которая сотрудничала с нацистами, или мусульманам, бей которых не смог их защитить. Дома были восстановлены, море по-прежнему синело, а вот внутренняя родина, чувство защищенности и сопричастности было разрушено. А ведь еще никто не сосчитал миллионы убитых.

– Когда вы уезжаете?

Леон держался приветливо, но не скрывал, что время Морица истекло. Причем подразумевал он не его лично, а человека, который спас Виктора, – точно так же, как позже Леон спас Морица лишь потому, что тот был amico di Victor. А друзья Виктора теперь были врагами Леона.

– В воскресенье придет Бернар. Славный мальчик из хорошей семьи. Введите его в курс дела. The show must go on[108], не правда ли, Мори́с?

Новый киномеханик. Леон достал портмоне и выплатил Морицу его заработок, с точностью до сантима.

– Вы рады, что отправитесь наконец домой?

Домой. Пустыня и развалины.

– Я могу здесь переночевать еще пару дней?

– Конечно. Скажите мне, когда будет ваш корабль. Я отвезу вас в порт.

* * *

Мориц не представлял, что ждет его в Германии. Где вообще этот его дом, он тоже не представлял. Померания потеряна, а Берлин разделили между собой страны-победители. Он уложил одежду Виктора, которую хотел вернуть Ясмине, в чемодан и навел справки о морских рейсах. Потом написал письмо Фанни.

Моя дорогая Фанни,

я жив. Я вернусь домой.

Любящий тебя

Мориц

Ее берлинский адрес он помнил наизусть. Вот только существовал ли он еще. Письмо отнес на почту. Отправил авиапочтой.

– Le spediteur, Monsieur?

Отправитель! Он помедлил. Без отправителя они не примут письмо. Служащий почты протянул ему ручку. Какую фамилию он должен указать – старую или новую? Он решил написать инициалы – М. С.

– L’adresse?

Он нацарапал: Кинотеатр, проспект де Картаж, город Тунис.

* * *

В тот же день посыльный доставил свежую кинохронику британского филиала студии «Пате» – новости победителя – из Лондона. Мориц как раз передавал дела и инструктировал своего преемника. Бернару только что исполнилось шестнадцать. Робкий, но добрый мальчик, производивший впечатление слегка отстающего в развитии. Тяжелая голова, неповоротливый язык. Мориц достал бобину из коробки и показал, как одним движением заправить целлулоид в механизм протяжки. Потом запустил проектор.

Послеобеденный сеанс. Основной картиной был мультфильм «Три кабальеро» с Доналдом Даком. Увлекшись рассказом о технике, Мориц совсем не обращал внимания на фильм. Однако когда он посмотрел в окошечко, чтобы установить «рамку» кадра, то обнаружил, что киножурнал необычный.

Фахверковые дома. Немецкие деревни, с виду невредимые, как до войны, только без флагов и без свастики. Оператор вел съемку из джипа, ползущего по переулкам мимо женщин, детей и стариков, стоящих у своих домов. Вереница удивленных лиц: неуверенность, робкое любопытство, иногда даже радость. Облегчение, что все наконец позади. Мориц невольно подумал о собственных кадрах, сделанных при входе в Тунис: оккупанты или освободители? Ответ был написан в глазах населения. Затем обычные сцены с плитками шоколада и жевательными резинками для детей. Но что-то отличало эти съемки от сцен освобождения из Неаполя, Парижа и Рима. Что-то висело в воздухе такое, что показалось чужим даже Морицу, смотревшему на свою родину. Он покинул страну ликующей, а теперь видел ее глазами британских солдат – призрачной, тихой. В глазах читалось унижение, в отличие от эйфории итальянцев. Но было и другое, ускользающее, не запечатленное на пленке, но разлитое в атмосфере, – нечто гнетущее, чужое. Несмотря на весеннее солнце, несмотря на женщин на рыночной площади, несмотря на то, что война окончена.