Piccola Сицилия

– Ури Варшавски. Тоже поступил с малярией. Они часто сидели здесь и не могли наговориться, когда другие уже спали. Были неразлучны, всегда вместе. Мы их называли ВиктУри.

– О чем они говорили?

– О евреях. Я в этом ничего не понимаю, синьора, я католичка.

– Ури тоже был еврей?

Мария кивнула.

– Тунисский еврей?

– Нет, палестинский.

Ясмина вопросительно взглянула на Альберта.

– Такое возможно, – кивнул он. – Несколько тысяч палестинских евреев воевали за британцев. Так же, как наши за французов.

– Как долго он здесь пробыл? – спросила Ясмина.

– Месяца полтора. Потребовалось время, чтобы набраться сил. И, если уж честно, синьора, вам ведь я могу это сказать, они не торопились выписываться. Оба. В конце концов и ушли вместе.

– Куда?

– На фронт. В свои полки.

– В форме? – спросил Мориц.

Мария медлила с ответом. Мориц уточнил:

– Или они покинули больницу в гражданском?

Мария переводила осторожный взгляд с одного на другого.

– Не бойтесь, – сказал Мориц. – Мы никому не расскажем. Мы просто хотим найти его.

Мария потупилась и прошептала:

– Думаю, они были в гражданском.

Ясмина не вполне понимала значение этой детали, но Мориц и Альберт догадывались, что это могло значить. Дезертирство. Но куда они направились?

– Вы потом что-нибудь слышали о нем?

– К сожалению, нет. Только… – Мария неуверенно взглянула на Альберта.

– Вы можете нам доверять, Мария. Ведь мы его семья.

– Я получила письмо. На домашний адрес.

– Откуда?

– Из лагеря. – Она использовала немецкое слово. Лагерь.

– Из какого лагеря?

– Ну, там, на материке, в Италии.

Вечером они проводили Марию до дома, где она жила с семьей, в соседней деревне. За кухонным столом, при тусклом свете лампы Ясмина открыла коричневый конверт и развернула письмо.

Дорогая Мария,

мы часто думаем о тебе и благодарим тебя от всего сердца.

У нас все хорошо. Не забывай нас, скорее выходи замуж, а если тебе опять подвернутся еврейские пациенты, посылай их в Феррамонти.

Там их ждут.

Храни тебя Бог!

ВиктУри

Подписей нет, но всякий, кто знал их прозвище, понял бы, от кого письмо. На конверте в качестве отправителя стояло только: «Уго В., Италия».

– Это его почерк! – воскликнула Ясмина. – È vivo! Он жив!

Она вскочила и так крепко обняла Морица, что он чуть не упал. Впервые она обнимала его на людях, но Марии это не показалось странным, ведь они же муж и жена. И Альберт тоже помалкивал. Ясмина прочитала письмо еще раз, смакуя каждое слово.

– Феррамонти! Мы едем в Феррамонти!

– Где это? – спросил Мориц.

– В Калабрии, – сказала Мария. – Это лагерь.

– Концентрационный?

– Да.

– Вы там были?

– Я ни разу не была на материке, синьор.

Мария принесла из подвала вино. Альберт аккуратно развернул карту и принялся изучать ее.

– Это на вашем пути домой, Мори́с. Если вы не против, мы составим вам компанию еще немного.

* * *

Мориц обрадовался, что прощание снова откладывается. Вот так бы ехать и ехать с ней и никуда не приезжать, иначе придется решать, а любое решение означало расставание. Мориц не знал, как сможет расстаться с Ясминой, особенно сейчас, когда она так и лучилась счастьем. Он не знал никого, способного на столь безусловную любовь. Подле этой любви – вот единственное место в мире, где ему хотелось находиться. Но каждый километр, приближавший их к другому – тому, чью одежду и башмаки он носил, – сокращал их время вместе.

Они ехали на грузовиках, служивших пассажирским транспортом, переправились через Мессинский пролив на пароме, а когда почти закончились деньги, пробирались на попутках – все дальше на север. Новость, что Виктор перестал интересоваться женщинами, окрылила Ясмину.

– Он изменился, – сказала она Альберту. – Это ты его изменила! – сказала она Жоэль.

Но Мориц видел причину в ином. Ясмина строила историю из фрагментов реальности, беря лишь те куски, что подходили под ее представление о Викторе, и не замечала то, что ему не соответствовало. В ее мире Виктор был героем, боровшимся со злом, солдатом, выжившим лишь благодаря уходу, верным возлюбленным, которому нужна только она одна.

Но Мориц видел фрагменты, не укладывавшиеся в эту картину, а когда они добрались до лагеря в Феррамонти, он постиг и их контекст.

* * *

Лагерь не походил на обычный. По крайней мере, на те, что показывали в хронике. Бараки тут, правда, были, но ни колючей проволоки, ни сторожевых вышек, ни труб крематория. Вокруг цветущий летний пейзаж, овечьи пастбища, крестьянские дома и оливковые рощи. В войну сюда свозили евреев, но теперь Феррамонти обратился в город-призрак. Ворота стояли нараспашку, за ними огород, в котором копались британский солдат и седобородый согбенный старик. Они чинили улей. Свою винтовку солдат прислонил к забору. Британец не удивился посетителям. Евреи-переселенцы, в Италии таких полно.

– Мы скоро все это закроем, – сказал он. – Но вы можете переночевать, если хотите.