Piccola Сицилия

В маленьком пансионе в Палермо она тайком наблюдала, как Мориц, держа на коленях Жоэль, сидит за расстроенным пианино в салоне. Он терпеливо водил маленькими пальчиками девочки по клавишам, учил пропевать ноты. Никто не играл так с Ясминой, когда она была ребенком. Но Мориц был особенный. Он принимал Жоэль всерьез, и девочка чувствовала себя с ним счастливой. Он не считал ее полуфабрикатом человека, не считал, что ее надо формировать, управлять ею, он принимал Жоэль такой, какая она есть. Насколько неуклюжим он бывал со взрослыми, настолько же естественным – с Жоэль. Когда они сидели вот так, вдвоем, их окружала волшебная тишина. Будто мужчина и девочка были единым целым – с самого начала. Если бы только можно было слепить из двух мужчин одного!

* * *

В Аволе их ожидало разочарование. Деревушка из кинохроники оказалась городком, и площадей там было несколько. Но ни одна не походила на площадь из фильма. Похоже, английский оператор снимал где-то в другом месте, а Аволой отснятое место сделал уже лондонский комментатор. Возможно, ему понравилось название. Кто станет выяснять? Ясмина разозлилась. Мориц пытался объяснить, что фильмы, тем более из министерства пропаганды, нельзя воспринимать как истину. Ясмина и впрямь была уверена, что стоит им зайти в бар на площади и показать фото Виктора, как они тотчас выйдут на его след. Что он оставил зашифрованное послание, понять которое может лишь она.

Полуденное солнце припекало, все заведения были закрыты. Уставшая Жоэль хныкала. Ясмина показывала снимок каждому встречному. Никто Виктора не узнавал, хуже того – никто не хотел им помочь. Потому что он сражался не за nostri[114], а за врагов. И эти расспрашивающие пришлые – пусть они и говорили по-итальянски и имели итальянские паспорта – тоже были не nostri. Враждебные взгляды мужчин в прокуренном баре, злобный шепот старух у домов. Портреты дуче исчезли со стен, но страх сказать что-нибудь не то сохранился. Лишь одна старуха согласилась поговорить.

– Да опоздали вы. Солдаты давно уже ушли. Но видели бы вы, Господь всемогущий, какие горы мертвецов лежали перед церковью.

На берег вблизи Аволы море в первый же день выкинуло множество мертвых солдат, рассказала старуха. Парашютистов, агитаторов, которые летели на рухнувших в воду транспортных планерах.

– Такие молодые, совсем дети. Мы вытащили их из воды. Потом их грузили на машины и увозили в Сиракузу, там больница. Они лежали по всему берегу, на улицах и площадях, а ведь лето, жара. Потом свои похоронили их в Сиракузе и ушли дальше на север.

– А раненые?

– Их тоже увезли в Сиракузу. Но в больнице вы их не найдете. Ясно, что и они уже на кладбище. Фамилии написаны на могилах.

* * *

Альберт решил, что надо ехать в Сиракузу.

– Нет! – крикнула Ясмина. – Даже не думай об этом!

– Да будь же разумной. Нельзя исключать такую возможность.

– Я не пойду на кладбище! – Голос ее дрожал.

Альберт мягко увещевал ее, словно строптивого ребенка. Ясмина же готова была обойти все деревни Сицилии в поисках площади из хроники. Тщетно пытался Альберт убедить дочь в бессмысленности этой затеи.

– Мы спросим в больнице. Может, его только ранили. Там наверняка есть записи.

– Нет! Я знаю, что он не там! Почему мне никто не верит?

Мориц поражался терпению Альберта. И спрашивал себя, что же с Ясминой. Откуда вдруг такое отчаяние? Страх ли это в преддверии дурной вести или ярость, оттого что Альберт ей не верит?

Но причина, которую Ясмина не выдавала, крылась в другом: она разучилась ориентироваться в реальном мире, а фантазии предали ее. Дело было не в том, что Виктора никто не видел, а в том, что она больше не слышала его голос. Ее сны замолчали.

Вечером они сели в последний автобус на Сиракузу. Ясмина не разговаривала с отцом. Мориц держал на коленях измученную Жоэль. В какой-то момент, когда стемнело, Ясмина положила голову Морицу на плечо и закрыла глаза. Мориц вопросительно глянул на Альберта, и тот кивнул.

* * *

В древнем городе они поселились в пансионе, стоявшем у самой воды. Ясмина отказалась от еды и скрылась с Жоэль в своей комнате. Морицу и Альберту тоже было не до ужина. Они сели у себя в комнате и разделили последние сигареты. Через открытое окно слышался шум волн, набегавших на береговую стену, которая больше напоминала отвесную скалу, в черноте ночи не было видно ни зги, небо и море слились в единое целое.

– Вы добры к моей дочери, Мори́с.

Мориц уклонился от серьезного взгляда Альберта. Он не понимал, нет ли в этих словах какого-то второго смысла. Предложения, а может, и предостережения держаться от нее подальше.

– Я знаю, вы хотите ее защитить. Но никого не надо защищать от жизни. Можно только подготовить к ней. Я не смог этого сделать. Я принадлежал моим пациентам, а не собственным детям. Я должен был предотвратить беду. Я в ответе за них, и это мне следует просить у Виктора прощения.

– Вы бы не смогли ничего предотвратить.