Piccola Сицилия

На вечернем проспекте де Картаж, ведущем к Карфагену, бурлила жизнь. Пахло рыбой, маслом и дешевыми духами. На раскаленных грилях шипели початки кукурузы, сквозь толпу пробирались лоточники с печеньем, беззубые торговцы выставляли бумажные кульки с фисташками, арахисом и тыквенными семечками. Местные и солдаты фланировали между кафе Vert и казино, как будто никогда и не было никакой войны. Мориц приноровился к медленному шагу Альберта, нырнул в толпу, сплавился с ней. Его удивило, насколько это оказалось легко. Его светлая кожа явно никому не бросалась в глаза – как-никак половина людей здесь были европейцы. Со своими русыми волосами он не мог соответствовать средиземноморскому типу, но вполне сходил за итальянца-северянина или француза. Только говорить было нельзя, чтобы его не выдал акцент. Тут и там он замечал жандармов, проверявших документы. Свернув в переулок, они направились в сторону берега. На черной поверхности ночного моря покачивались лодки, туда-сюда прогуливались любовные парочки. Никто не обращал внимания на двух мужчин. Мориц вглядывался в темноту. Огни кораблей на рейде. Где-то там, за ними, совсем не так далеко, Сицилия, Европа. Уличный продавец-подросток заговорил с ними:

– Сигареты? Жевательная резинка? Американские!

– Нет, спасибо, – ответил Альберт, взял Морица под руку и повел его назад, к дому.

* * *

Эта короткая прогулка придала Морицу решимости. Отныне он каждый вечер выходил из дома. Шел всегда по одним и тем же улицам, для уверенности, и на прохожих, попадавшихся навстречу, оттачивал свое умение не бросаться в глаза. Он и раньше был мастером по этой части, прячась за камерой, но теперь задачу себе поставил посложнее – сделаться невидимкой, ничем не прикрываясь. Он понимал, что тут важна не только внешность. Не имеет значения, в шляпе ты, в пальто. Невидимость идет изнутри. Чтобы исчезнуть с радаров других людей, он должен прежде сам научиться не обращать на них внимания. Так, будто его взгляд – луч света, который он может выключить, заодно погасив и себя. Молчать глазами – вот что это такое, думал Мориц.

Как фотограф, он знал, что есть свет, который падает снаружи, и есть тот, что исходит изнутри, из глаз. Этот свет не измерить, но именно он определяет, взволнует зрителя портрет или не тронет. Глаза говорят всегда, они могут признаваться в любви, они могут вопить. Человек умеет контролировать свои голосовые связки, но не способен заставить замолчать свои глаза. В них, в отличие от объектива, вмещается весь хаос чувств: вожделение, любовь, страх, нежность, холодная и горячая ярость. Если бы человеку удалось все это погасить, его взгляд не вызывал бы у других людей ничего. Он стал бы ходячим мертвецом. Без желаний, без страхов.

* * *

Я выключаю свой свет. Я старик, тихо исчезающий. Я прозрачен.

Мориц фланировал по проспекту де Картаж и считал, сколько встречных посмотрели на него. Чем меньше, тем выше его успехи в невидимости. Но вскоре он оставил это занятие, поскольку для того, чтобы узнать это, ему приходилось – пусть и мельком – заглядывать человеку в глаза. А этого было вполне достаточно, чтобы его заметили. А должно быть так, будто его нет, совсем. Ни притворства, ни приветливой улыбки, ни слова в пекарне – отказаться от всего, что выделяет из толпы, что оседает в памяти людей. Чем меньше цепляться за их взгляды, тем лучше.

* * *

Однажды, когда он возвращался домой, ему попался большой уличный пес. Он грозно рычал, но не бросался. Мориц вспомнил то, что усвоил еще ребенком в деревне: не убегать. Для собаки бегство – признак слабости, и пес нападет. Но и смотреть собаке в глаза тоже нельзя – пес воспримет это как агрессию, вызов. Мориц просто двинулся дальше, не реагируя на рычание. Будто пса и не было, будто его самого не было. Глядя прямо перед собой, он миновал пса, захлебывающегося в рыке, но не пытавшегося наброситься. И тут все стихло. Мориц улыбнулся. Его охватило внезапное ощущение могущества.