Пифагор и его школа

К числу главных особенностей, медицины, представленной в гиппократовском корпусе, относится ее светский, рационалистический характер и тесная связь с философскими течениями своего времени. Во многих трактатах отчетливо видны следы натурфилософских идей Гераклита, Анаксагора, Эмпедокла, Демокрита и других досократиков. Влияние же религии на теории и практическую деятельность гиппократиков едва различимо. В отличие от египтян и вавилонян, в чьих медицинских текстах разумные практические советы переплетаются с магическими предписаниями^{175}, в сочинениях гиппократовского корпуса можно найти лишь несколько изолированных примеров такого рода. (Справедливости ради надо сказать, что и ранняя г египетская медицина была гораздо меньше связана с магией, чем в поздний период^{176}).

В Греции не то чтобы совсем не было медицины религиозно-магической, но она существовала обособленно от обычной деятельности светских врачей. Храмовая медицина практиковалась жрецами Асклепия, бога-врачевателя и покровителя врачей. При этом храмы Асклепия часто основывались в местах бытования известных медицинских школ, например в Книде или на Косе, используя их репутацию^{177}. Больные, приходившие в такой храм, после соответствующих церемоний проводили ночь в его пределах, и Асклепий, явившись к ним во сне, либо сразу, же излечивал их, либо подсказывал необходимый метод лечения^{178}. Судя по многочисленным изображениям _ вылеченных органов, которые оставляли в храме пациенты Асклепия, храмовая медицина пользовалась немалой популярностью, но едва ли она могла составить серьезную конкуренцию светской медицине. Основное бремя медицинской помощи лежало на обычных врачах, которые не имели никакого отношения к практике жрецов-асклепиадов. Врачи эти были профессионалами, жившими за счет своего ремесла. Часть из них имела постоянную практику» другие переходили из города в город в поисках новых клиентов, а наиболее знаменитые врачи специально приглашались городскими властями на определенный срок, им назначалось довольно солидное вознаграждение, нередко их заслуги отмечались почетными декретами^{179}.

Греческую медицину даже в период ее наивысшего расцвета (IV–III вв. до н. э.) в целом нельзя назвать медициной научной. Не относили ее к числу наук и сами греки: медицина считалась практическим искусством (*****). Впрочем, и сейчас понятие «врачебное искусство» отнюдь не утратило своего смысла: знающий врач далеко не всегда врач искусный. Упрекать греков за ненаучный характер их медицины тем более неоправданно, что и в Новое время медицине потребовалось несколько веков, прежде чем в первой половине XIX в. она сумела перешагнуть донаучный порог. Переход этот был связан не только с неустанными поисками почти десяти поколений европейских врачей от Везалия и Гарвея до Вирхова, но и с бурным ростом естествознания (физики, химии, биологии, физиологии), появлением микроскопа, открытием клетки и т. д. В Греции же естественные науки делали еще только первые шаги и в силу огромной сложности своего предмета далеко не продвинулись.

Физиология и анатомия, возникающие в Греции на рубеже VI–V вв. до н. э., могли лишь частично удовлетворить стремление греческих врачей к рациональному объяснению причин болезни, — и не только из-за своей неразвитости. Дело осложнялось еще и тем, что путем к такому объяснению греческая медицина считала познание всей природы человека, а эта задача была для нее совершенно непосильной. Одна из основных ошибок античной науки, отмечал У. Гейдель, это неумение понять. бесконечную сложность явлений^{180}. Искушение упростить проблему было еще слишком сильным, во многих случаях оно приводило к фатальным последствиям.

Не находя ответа на интересующие их вопросы в науках, тесно связанных с медициной, многие врачи обращались к тому, что, на наш взгляд, лежит довольно далеко от чисто врачебных проблем. Автор гиппократовского трактата «О воздухах, водах и местностях» прибегает, например, к географии и наряду со множеством верных и тонких наблюдений о влиянии климата и характера местности на различные болезни, приходит к своеобразному географическому детерминизму: «Что касается вялости духа и трусости, то наибольшей причиной, почему азиаты менее воинственны, чем европейцы, и отличаются более тихим нравом, суть времена года, которые… здесь всегда приблизительно одинаковы, ибо тогда ни ум не испытывает потрясения, ни тело не подвергается сильным переменам, от которых нравы естественно грубеют…» (ВВМ, 16; пер. В. И. Руднева).