Ясное октябрьское утро в северо-восточной части Лондона; это обширный район вдали от кварталов Мейфера и Сент-Джеймса; в его трущобах нет той скученности, духоты и зловония. Он невозмутим в своем мещански-непритязательном существовании: широкие улицы, многотысячное население, обилие уродливых железных писсуаров, бесчисленные клубы радикалов, трамвайные пути, по которым непрерывным потоком несутся желтые вагоны. Главные улицы благоденствуют среди палисадников, поросших травою, не истоптанных человеческой ногой за пределами дорожки, ведущей от ворот к подъезду; глаз отупело мирится с унылым однообразием неприглядных кирпичных домов, черных чугунных решеток, каменных тротуаров, шиферных крыш, с благопристойностью дурно одетых и непристойностью бедно одетых людей, которые здесь ко всему пригляделись и по большей части бескорыстно занимаются чужими делами. Некоторая энергия и предприимчивость проявляются лишь в кокнейской страсти к наживе и в оживленной торговле. Даже полисмены и часовни не нарушают здешнего однообразия – их видишь не так уж редко. Солнце весело сияет, никакого тумана. И хотя все пропитано дымом, отчего лица и руки, штукатурка и кирпич и все кругом кажется грязным и несвежим, он висит не такой густой пеленой, чтобы беспокоить лондонского обывателя. В этой пустыне неприглядности есть свой оазис. В дальнем конце Хэкни-роуд раскинулся парк в двести семнадцать акров, обнесенный не решеткой, а деревянным забором; там много зелени, деревьев, озеро для любителей купания, цветочные клумбы, делающие честь прославленному кокнейскому искусству возделывания газона, и песчаная площадка – куча песку, когда-то привезенного с пляжа для забавы детей, но быстро покинутая ими, после того как она превратилась в естественный приют паразитов, в обиталище всякой мелкой твари, которой изобилуют Кингсленд, Хэкни и Хокстон. Павильон для оркестра, лишенная всякого убранства трибуна для религиозных, антирелигиозных и политических ораторов, крикетное поле, спортивная площадка и старинная каменная беседка – таковы его аттракционы. Там, где перед глазами у вас зеленые холмы и купы деревьев, – это приятное место; там, где голая земля подходит к серому забору, кирпичу, штукатурке, к высоко расклеенным рекламам, тесному строю труб и завесе дыма, – ландшафт уныл и мрачен. Самый красивый вид на Виктория-парк открывается из окна дома, принадлежащего церкви Святого Доминика: оттуда не видно ни одного кирпича. Приходский священник занимает половину дома с отдельным входом и палисадником. Посетители входят через высокое крытое крыльцо, поставщики провизии и свои домашние – через дверь под крыльцом, ведущую в полуподвальное помещение, в котором находятся столовая и кухня. Наверху, вровень с входной дверью, расположена гостиная с большим зеркальным окном в парк. Это единственная комната, куда прегражден доступ детям и семейным трапезам, здесь трудится приходский священник, достопочтенный Джеймс Мэвор Морелл. Он сидит на жестком вертящемся стуле с круглой спинкой, в конце длинного стола, который стоит так, что, повернув голову налево, можно наслаждаться видом парка. Вплотную к другому концу стола придвинут маленький столик, на нем пишущая машинка. За машинкой, спиной к окну, сидит машинистка. Большой стол завален брошюрами, журналами, письмами, заставлен картотечными ящиками, тут же календарь-блокнот, почтовые весы и прочее. Перед столом, посредине, прямо напротив священника, стул для посетителей. Рядом, так, что можно достать рукой, этажерка, и на ней фотография в рамке. Стена позади уставлена книжными полками, и зоркому, опытному глазу нетрудно догадаться о склонности священника к казуистике и богословию – по теологическим очеркам Мориса и полному собранию стихов Браунинга, а по выделяющемуся своим желтым корешком «Прогрессу и бедности», по «Фабианским опытам», «Мечте Джона Болла», «Капиталу» Маркса и десятку других литературных вех социализма – о его прогрессивных убеждениях. Напротив, в другом конце комнаты около стола с машинкой, дверь. Подальше, против камина, книжный шкаф и рядом кушетка. В камине горит веселый огонь; и этот уголок у камелька с удобным креслом и черным обливным, расписанным цветами горшком для угля с одной стороны и маленьким детским стульчиком – с другой выглядит очень уютно. В деревянной полированной раме камина вырезаны изящные полочки с тоненькими полосками зеркала, пропущенными в панели; на полке неизменный свадебный подарок – будильник в кожаном футляре, а на стене над камином – большая репродукция с главной фигуры Тицианова «Успения». В общем, это комната хорошей хозяйки, над которой, в пределах письменного стола, одержал верх беспорядочный мужчина; но повсюду вне этих пределов женщина, безусловно, сохраняет полный авторитет.
