Пик

Медленно, по одному, альпинисты встали на ноги. Запа пошел впереди с Дитрихом, замыкали колонну мы с Джошем.

— Ну как тебе Четвертый лагерь? — спросил он устало. — Было трудно?

— Трудно, еще как, но не так ужасно, как я ожидал. Вот только ребра жутко болят, дышать тяжело.

— Это дело обычное, все через это проходят. Запа говорит, ты готов идти на вершину.

Одно дело, когда Запа говорит мне что-то, чтобы подбодрить меня после тяжелого дня. И совсем другое — когда он говорит то же самое Джошу. Оказывается, я готов идти на вершину. Я не знал, что и сказать. Сейчас говорить о вершине было... ну, неуместно, что ли, — недобрый знак, плюс слишком большая это вещь — вершина. Думаю, Джош понимал, что я чувствую, лучше, чем я сам, потому что он замолчал и не сказал больше на эту тему ни слова. Приступ паранойи, который я пережил несколько дней назад, остался в прошлом.

— А что с Запой и капитаном Шеком? — спросил я.

— Как я и говорил, революция. Как только носильщики и шерпы услышали, что Запу арестовали, они взяли штаб Шека в кольцо. И не уходили, пока не прилетел вертолет. Шек попробовал их разогнать, но они шагу никуда не ступили. Он думал переждать их, завел Запу в здание, а они только того и ждали, пропустили его внутрь и снова сомкнули кольцо. Так бы он там до сих пор и сидел, не отпусти он Запу. А выбора у него не было.

— А Сунджо?

— О, это круче всего! Шек вызвал всех своих ребят к себе в штаб, и на этом фоне не было никаких проблем завести Сунджо в лагерь носильщиков. Если бы он не арестовал Запу, не знаю, как бы нам удалось снять Сунджо с горы. Возможно, пришлось бы ему сидеть где-то в промежуточных лагерях до самого восхождения.

— Но почему капитан Шек вообще им заинтересовался?

— Наверное, он знает больше о наших планах, чем мы думаем.

— Но как он узнал? Джош пожал плечами:

— Тут, на горе, сложно хранить вещи в полной тайне, даже если все держат язык за зубами. И кстати, насчет языка-то... — Джош замедлил шаг. — Звонила твоя мать.

Он перестал улыбаться. Настроение, выражение лица совершенно поменялись.

— Зачем ты ей написал? — спросил он.

— Потому что она написала мне, — отвел я куда жестче, чем намеревался. (Думаю, и мое настроение несколько поменялось.) Джош, кажется, не ожидал этого, смутился.

Я знал, что однажды нам придется завести с ним этот разговор, но я представить себе не мог, что это случится на высоте шесть километров над уровнем моря, при этом Джош будет болен, а я — еле стоять на ногах. Наверное, для таких разговоров не бывает хорошего времени.

— Я думал, мы с тобой договорились, — сказал он. — Я думал, мы решили, что все проблемы с твоей мамой решаю я.

— Никакого договора не было, — сказал я. — И я не думаю, что с моей мамой возникают проблемы и их надо «решать».

Мы уставились друг на друга.

— Ну по меньшей мере ты мог мне сказать, что написал ей, — сказал он, — чтобы я знал.

— А ты по меньшей мере мог отвечать на мои письма!

— О чем ты говоришь, черт побери?

— Я тебе писал!

— В смысле? Когда ты был маленький?

— А то!

— И что?

— Они до тебя доходили?! — заорал я. Он остановился и снял очки:

— Разумеется, доходили. И при чем здесь твоя мать и Эверест?

— А при том, — сказал я.

Он не только не понял — ему, кажется, это было вообще не важно.

— Ну, короче, она в ярости, — сказал он. — Я едва сумел уговорить ее не лететь сюда и не снимать тебя с горы. Это я еще не уверен — мне только кажется, что я сумел. Она требует, чтобы ты позвонил ей немедленно, как спустишься в базовый лагерь.

— Так и сделаю, — сказал я.

— А еще она настаивает, чтобы наверх тебя вел лично я, а это не лезет ни в какие ворота. Или я должен идти с тобой и Сунджо, или вам надо присоединяться к моей группе. А это будет означать большую задержку, так как покамест моя группа идет последней. Я идти сейчас никуда не могу — да ладно я, никто другой в группе не может.

— Как мило, что у тебя есть запасной игрок в виде Сунджо, — сказал я. — Кто бы из нас двоих ни зашел наверх, в любом случае у тебя будет самый юный альпинист в мире на Эвересте.

— Ах, так ты об этом печалишься? — спросил он. — Ты зол на меня, потому что дело затевается не только ради тебя?

— Оно и не затевалось ради меня, — сказал я. — Все дело всегда затевалось исключительно и только ради тебя.

И я пошел вперед, обогнал Джоша, обогнал травмированных, обогнал Дитриха и Запу и добрался до базового лагеря на полчаса раньше всех. Вломился в штаб, сграбастал спутниковый телефон и набрал номер, направляясь к себе в палатку. Мама сняла трубку с первого же звонка.

-Пик?

Я едва не разрыдался, услышав ее голос, поэтому не сразу смог ответить.

— Привет, мам.

В ответ молчание. Я уже думал, связь оборвалась.

— Ты должен был мне сказать.

Я думал сказать ей, что намекнул в блокноте, но знал, что это не пройдет.

— Прости, пожалуйста, — сказал я.

— Не очень-то искренне звучит, но так и быть. Как было в Четвертом лагере? — спросила она тихо.

Я удивился, насколько она спокойна.

— Трудно было, — ответил я, — но я в порядке.

— Как ребра?

— Болят, но в целом жить можно. Ты сердишься на меня?

— Я тебя убить готова.