Пик Доротеи

— Сегодня концерт посвящен композитору: в этот день он и умер ровно сто лет тому назад, — сказал Меклер. — Рядом с нами нет еще одного человека… дамы… она провозвестила успех… — Он глазами искал. — Доротея, прошу вас!

Ей пришлось выйти под любопытные взгляды.

Уклониться было нельзя, и Доротея приняла вызов: она вскинула голову и с улыбкой смотрела вокруг себя. Ее синее с блестками платье походило на тунику и кстати вызывало впечатление жрицы почти античной, богини. Меклер поводил глазами в поисках атрибута и нахмурился, увидев букет в руках Элизы. Та поспешно приблизилась и вручила его избраннице вечера. Нора фыркнула рядом с Клаусом, и он сжал ей локоть, опасаясь, что она испортит момент приступом смеха. К счастью, протиснулся с поздравлениями Дюпон, комедиант из далекой Лютеции, знаменитый актер кино, которого звали человек отовсюду с тех пор, как он снялся в рекламе кварка, национального йогурта, употребляемого с некоторых пор и в современнейшей физике. Он улыбался и подмигивал с тысяч баночек и коробочек, и теперь он улыбнулся Меклеру и подмигнул. Фрау Штольц тут же мысленно проверила, в должном ли количестве в ее холодильнике кварк.

— Браво, маэстро! — Дюпон крепко пожимал руку ему, улыбнулся и подмигнул, кивая в сторону Доротеи. — Прекрасна ваша муза!

Больше сказать ему было нечего, да и не нужно. В последующую четверть часа был раскуплен весь запас кварков местного буфета. И немало шампанского выпили меломаны, а также пива. К вину горожане относились с осторожностью, опираясь на прочные католические — да и протестантские — традиции страны.

Таким и запомнился им финал вечера памяти умершего век тому назад композитора: в кругу черных фраков музыкантов, кипящем белыми манишками и сорочками, стоял их дирижер и рядом с ним похожая на жрицу в синей тунике красивая женщина. Неподалеку по праву близких, вероятно, знакомых располагался мужчина с седыми висками и стройная гибкая женщина, которых они не знали. Был еще всем известный и симпатичный Штеттер и пианистка Семенова, все более известная и все более талантливая. К ней имел какое-то отношение громоздкий мужчина в кожаном — несмотря на весенний вечер — пальто. Оберхольцер и Розенкранц тихо разговаривали. Во внешнем кольце виновников торжества ждала своего часа гувернантка Штольц. И тут трое молодых скрипачей проявили самоуправство, желая сделать приятное Меклеру: они неожиданно заиграли за спинами коллег Письмо Элизе. Ах, молодежь, молодежь!

21

Водитель Самсон дежурил поблизости, следуя распоряжению Штеттера, попадаясь на глаза Грегору и вводя мало-помалу тему вечного возвращения домой, к привычному. К нему приближалась постепенно Элиза с приготовленным пледом, улучая момент, когда его удастся безболезненно на маэстро набросить. Клаус и Нора по-английски ушли за Доротеей в полутемное уже фойе, а потом и на набережную. Сидел еще тромбонист Пфицнер, великан одиночка, допивая очередную бутылку и сокрушенно себе говоря. Люди искусства часто весьма одиноки.

— Это был пик, — сказала Доротея, радуясь освобождению от позы и роли музы, снова став частным лицом.

— А все-таки ты принесла частичку удачи, — заметила Нора. Клаус молчал, держа под руки сестер. Волны легко плескались о парапет, белели холмики спящих лебедей, покачиваясь в темноте, в отблеске света фонарей набережной и аллеи.

— Здесь хорошо посидеть, — сказала неуверенно Доротея, кивнув в сторону стульев, окруживших домик летнего кафе. Был еще один посетитель, бравого вида старик с посохом пешехода. Аллея вдоль набережной, днем наполненная гуляющими, казалась пустынной. Обнявшись, шла парочка. Проехал велосипед.

Объятые теплой весенней ленью, они сидели, став частью городского пейзажа, не имея желания двинуться, ни о чем не тревожась. Огоньки селений мерцали на других берегах озера причудливой формы, точнее, бесформенности, ночью, впрочем, недоступного взгляду.

— Это покой, — сказал Клаус.

Сестры промолчали, не желая его тревожить и соглашаясь. Жужжа мотором, проехал мимо троллейбус. Аллея мощных старых лип образовывала границу между двумя мирами, безмолвного озера и ярко освещенной улицы и гостиниц на противоположной стороне. Среди них выделялась та, где Лев Николаевич попытался преодолеть волевым усилием неравенство классов. Дело завершилось благополучно интересным рассказом в собрании его сочинений.

— Я скоро уеду, — сказала Нора. — Меня ждут дела в Рио.

— Не пора ли тебе устроить жизнь, — отозвалась Доротея. — Да и мне заодно.

— Что? — не поверила своим ушам ее сестра. Ее изумление — неподдельное — рассмешило Клауса, и он против воли расхохотался. Доротея приняла его смех на свой счет.

— Что ты так смеешься? — досадливо сказала она. — Смех без причины, знаешь ли…

— От счастья люди глупеют, — примиряюще заметил Клаус.

— А от глупости делаются еще счастливее.

— И еще больше глупеют, — упорствовал он.

— И смеются еще больше.

— И еще счастливее.

— И еще больше глупеют.

— Какая-то в этом безысходность… — отчаялся Клаус.