Пик Доротеи

«Мы увидели друг друга в зеркальном пространстве, — пошутил он тогда. — Наши отражения уже познакомились. Так скажите, как вас зовут и кто вы?»

И сейчас повторил:

— Мы увидели друг друга в виртуальном пространстве… Как тебя называть?

Доротея нехотя включилась в игру.

— Разумеется, Доротея, — произнесла она тоном того дня встречи.

Он обнял ее за плечи, стоя сзади, его руки скользнули к животу, к поясу юбки. Он ожидал знакомой волновавшей его дрожи вожделения, каким тело Доротеи отзывалось на его ласку. Однако пупок остался к нему равнодушен, а когда рука едва коснулась Евиной рощи, возлюбленная ее остановила.

— Ах, Клаус, я сегодня ужасно устала… Мне хотелось бы выспаться. У тебя там все устроено? Полотенце я не забыла?

Нарочитая прозаичность вопроса больно ударила.

Ей и в самом деле хотелось остаться одной и подумать о них обоих. Или сразу обо всех троих. Обо всех четверых! — возможных… о четвертом — драгоценном живом комочке, который в ней возникнуть не может, какое несчастье. Пусть тогда он зачнется в самой близкой к ней плоти сестры! Но так, чтобы Клаус не обнимал, не целовал ее, не раздвигал загорелых стройных ног, не…

Клаус же чувствовал, что его место рядом с Доротеей уменьшилось. Его еще, впрочем, не отнимали: для столь радикального жеста нужен живой претендент, он уже объявлялся в виде знаменитости Меклера, но не подошел. Клаус мог бы предположить, почему, но ему не хотелось.

Он поцеловал Доротею, нагнувшись к ней, опираясь на ее колени — и тем делая последнюю попытку к близости, и выпрямился, не ощутив согласия.

И вышел молча.

Он еще собирался побродить по библиотеке, любопытствуя полистать какой-нибудь забытый людьми и историей том, но вдруг почувствовал изнеможение длинного дня и упал на постель. Вынудив себя раздеться последним усилием воли, он дотянулся до лампы, выключил и растворился в океане сна.

28

Далекий телефонный звонок, скорее угадываемый сквозь сон, чем услышанный, его извлекал из блаженного забытья. «Как же хорошо умереть», — появилась чья-то мысль в его сознании, и лишь потом он признал ее своею. Послышались вскоре звуки подъехавшего автомобиля, и его окатило, точно холодной водой, печалью утраты. Он вскочил и к окну подбежал.

Сестры прощались во дворе дома.

Нора стояла с большим черным чемоданом на колесиках, и Доротея в ночной сорочке и кофте, наброшенной на плечи. Он слышал их разговор, но слов не мог разобрать. Наконец, они обнялись, и Нора пошла к стоявшему на улице такси. Обернувшись, она помахала рукою — несомненно, сестре, а потом, подняв голову, и ему, и даже послала ему поцелуй, — скорее товарищеский, чем любовный. Вслед за ней подняла голову и Доротея и, увидев его в окне, помахала ему рукой, улыбнувшись.

— Береги Клауса, — сказала Нора. — Он мне понравился. Он боится тебя обидеть.

— Жаль, что ты уезжаешь… Время идет, и ничего не происходит.

— Сестрица, жизнь полна неожиданностей… В Бразилии делают не только кофе… И бобы бывают не только кофейными!

— А как же я? — встревожилась Доротея и почти испугалась. — Я буду тогда не при чем?

Таксист просительно бибикнул, намекая, что ждет. Сестры снова обнялись, и Нора быстро пошла к воротам, а сестра еще постояла на месте, опустив голову.

Клаус чувствовал нежную родственность всех троих, возвращаясь к постели. Но заснуть он не смог бы. И для чтения был слишком мечтателен. Взглянул только на стекла шкафов, на тепло излучавшие тусклым золотом корешки, вздохнул.

Он оделся и вышел в еле-еле просыпавшийся город. Тишина жилого квартала уши закладывала ватой, крики птиц водоплавающих сюда доносились. Звонко залаяла, впрочем, собачка на поводке небрежно по-утреннему одетой дамы, испугавшись чего-то или просто выразив беспокойство хозяйки. Одинокий с газетою господин поднял на мгновение голову и опять погрузился в экономические — кремового цвета — страницы.

«Этот город я посещал на важнейших поворотах моей жизни», — подумал Клаус. Вот ведь загадка! Словно нужная книга падает с полки. На какой же странице читать?

Он вышел к озеру. Приплывший откуда-то пароходик выгрузил дюжину одинаково — или почти — одетых мужчин, должно быть, клерков. Людей счета, конечно. Была открыта и церковь. Во влажном полумраке огоньки свечей трепетали, зябкий гулял сквознячок. Холодно в доме молчащего Бога. То, что Он существует, Клаус знал.

Дверь скрипя отворилась в стене, и оттуда вышли два человека: священник в длиннополом стилизованном под тунику платье и с тускло мерцавшим кубком в руке, и маленький беззвучный мужчина с остальными принадлежностями мессы. Не поднимая глаз, они последовали во тьму боковой галереи, приводившей к приделу абсиды и алтарю.

Первый утренний прихожанин гулко закашлялся в нефе. Клаус прошел мимо сморкавшегося в огромный платок — подстать носу — старика. Дверь его нехотя выпустила под ослепительно голубое небо, ему пришлось остановиться, зажмуриться. Усевшись на плетеное кресло и оправдавшись заказом чашечки кофе, он отдался утреннему наслаждению — размышлению о Доротее и Норе, об их отношениях. Он и записи делал. Например, эту.