Пик правды

— Ну что, всякую ерунду я вам уже рассказал, — жалобно зазвучал голос Зарецкого. — Пить охота, сил нет никаких. Вот у нас всегда так. Бомбу под человека подложить могут, а какую-нибудь автопоилку для него сконструировать — это уже проблема. Ладно, теперь, Стасик, слушай ты. Внимательно слушай. Потому как то, о чем я тебе сейчас рассказывать буду, даже под страхом смерти говорить трудно. Потому как стыдно. За все остальное, честно скажу, не стыдно. Ни грамма. Что, хотите сказать, вы обо мне много нового за последний час узнали? Ерунда! Ничего нового я вам не открыл. Вы всегда все отлично представляли, что я за человек, а это так, детали. Мелкие подробности. Сейчас другое будет. Хотя изначально тогда тоже все в деньги упиралось. Ты уже, Стас, должно быть, сам многое позабыл. Сколько уже прошло, четверть века почти? Я сейчас про твой развод с Дарьей говорю.

— Двадцать четыре, — после некоторой паузы послышался настороженный голос, — хотя, да, двадцать пять уже. А что, с этим разводом что-то не так?

— Да все там не так, — фыркнул адвокат. — Или ты уже запамятовал, чем все это для Дашки закончилось?

— Она сама виновата. — Тон собеседника резко сменился. — Или что, ты хочешь сказать, это я толкнул ее под поезд?

— Тут же как посмотреть, Стасик. Человек ведь многое делает вроде сам, а вроде и не по своей воле. Ты говоришь, сама она виновата? Может, и так. Вот только один вопрос: в чем она виновата?

— Я что, должен сейчас при всех вспоминать, как эта девка на сторону от меня гуляла? — тяжелым колоколом загудел Кожемякин. — Так я вспомню, мне труда не составит. Мало того что сама выгуливалась, так еще и выродка нагуляла. И что, я за это должен был ее в пупок целовать? Все правильно я сделал. Дал пинка, она и полетела в нужном направлении. А то, что этот кобель, как его звали. Башмаков, что ли.

— Башлачев.

— Да мне по барабану, как его звали, — рявкнул Кожемякин. — То, что он ее со своим же отродьем не принял, — это уже не моя проблема. И под поезд я ее тоже не толкал, если уж к кому вопросы и могли быть, так это к Башлачеву.

— А ребенок?

— К чему эта болтовня? — Кожемякин окончательно вышел из себя. — Я что, должен сказать, как мне жалко несчастную девочку? В мире много несчастных девочек. Я всех пожалеть не могу. У меня своих двое и жена в придачу. Полный комплект. Вот своих я могу пожалеть. А это не мой ребенок.

— Это был твой ребенок, Стас, — еле слышно прошелестел Зарецкий. — Я заменил результаты экспертизы.

— Заменил, — несколько удивленно повторил Кожемякин. — С чего это вдруг?

— Ты же помнишь то время, Стас. Надеюсь, что помнишь. У тебя тогда уже были хорошие деньги и возможности, а у меня только идеи. Некоторые из них несколько специфического характера.

— Несколько, — хрюкнул Кожемякин, — это ты скромничаешь. Идеи у тебя всегда чумовые были, но денег мы на них нормально подняли.

— Дарье мои идеи не очень нравились. Она вообще считала, что я на тебя оказываю дурное влияние. Хотя я и пытался ее убедить в том, что на тебя влиять в принципе невозможно.

Кожемякин что-то неразборчиво проворчал.

— А потом ты рассказал мне о письмах этого Башлачева, и о том, какой скандал у вас из-за этих писем случился. Я тогда еще подумал, что ты сам себя накручиваешь, ну пишет парень из зоны бывшей однокласснице. Что здесь такого? Они там все от нечего делать кому-нибудь пишут.

— Но не всем отвечают, — фыркнул Станислав Андреевич, — я же тебе показывал.

— Показывал, — вздохнул Зарецкий, — никакого криминала в ее письме не было. Несколько добрых слов, не более. Ты и сам, если я правильно помню, пришел к этому выводу. Я, если честно, про эту историю сперва забыл, а потом, после очередного конфликта с Дарьей, когда она начала выдвигать мне ультиматумы, подумал, нельзя ли из всего этого извлечь какую-то пользу.

— Ты всегда у нас был мыслитель.

— Я выяснил, что Башлачеву скоро освобождаться. Совершенно естественным было предположить, что после освобождения он захочет встретиться с Дарьей. Я приставил к ней пару человек. Они походили за ней немного и вскоре принесли фотографии.

— Фотографии? — вновь насторожился Станислав Андреевич.

— Да, те самые фотографии, которые ты спустя десять месяцев получил по почте. Понимаешь, Стас, пока Даша была беременна, ты был готов выполнять любые ее капризы. А основным ее капризом как раз было требование прекратить всякое общение со мной. Признаюсь честно, меня эта твоя бандерложья покорность весьма сильно разозлила. У меня как раз нарисовались несколько проектов, для осуществления которых требовалось твое участие, как финансовое, так и в плане личных контактов. И все пошло насмарку. Из-за этой дуры и из-за твоей дурости, Стас, я потерял деньги. Хорошие деньги.

— Я так понимаю, ты их просто не заработал, — холодно процедил Кожемякин.

— Это одно и то же. Какая разница? В кармане должна лежать пачка купюр, а ее там нет. Это значит, ее у меня украли. А я никому не могу позволить обворовывать себя.

— А остальные, значит, могут, — вмешался в разговор Латынин.