Пика

Из иллюминатора открывался вид на завораживающее зрелище. Внизу, по черной глади океана за самолетом неотступно следовало огромное серебряное пятно луны. Ее огромный желтый диск висел над едва различимой границей черной воды и черного беззвездного неба.

— Куинджи… — зачарованно прошептал Сава, нежно прижавшись щекой к плечику спутницы и обняв ее за талию. — Вот это настоящая магия.

— Да… — женщина с карими глазами едва дышала, положив свои ладони на руки мужчины. — Бывает же такое. Налетав тысячи километров вдали от дома. Вдруг ощущаю себя бесконечно счастливой. Без обещаний, без обязательств, без условий. Просто совпало все, и душа как-то открылась. Ты не слушай меня. Это женские бредни… Но как славно-то. Боже мой… Как хорошо-то…

В тот момент, длившийся бесконечно долго только для двоих, в их сознании промелькнула вся жизнь. Говорят, так бывает перед смертью. Им тоже так показалось — картинки детства, каких-то давно позабытых событий, лица друзей, слова, сказанные в порыве гнева и бесшабашной радости, вдруг закрутились калейдоскопом, нарушая все законы и правила. Душа наполнилась неизведанным доселе теплом, связывающим воедино и печали, и радости, прожитые когда-то, но собранные сейчас в один бесконечно счастливый миг, и он был самым значимым оттого, что все это было, и было именно с ними, а в этот миг они вдруг стали одним целым, и поделились своими переживаниями всей жизни. Без слов и условий, обещаний и чаяний. Просто так, потому что так решили их души. В этот миг нечто очень большое и важное промелькнуло между их душами, и они все сказали друг другу на том неведанном простым смертным языке.

Спустя какое-то земное время, их разум стал анализировать, что это было, да и могло ли это быть вообще. Как человеческому разуму было понять то, что для него просто не существует. Так в лесу за деревьями вдруг померещится нечто, а пройдешь дальше по тропинке, ан, нет там ничего. Показалось. Даже не аукнулось. Кто-то забудет, а кто-то всю жизнь вспоминать будет и корить себя грешного за то, что не остановился, не присмотрелся, и лишь в старости признается, что такое бывает раз в жизни. Да, и то не у каждого.

Дина молча отстранилась от Савы. Ей отчего-то захотелось вжаться в кресло или расплющиться, так чтобы ее и видно не было. Бывший зэк почувствовал это и тоже вдавил свою спину в кресло, облицованное мягкой натуральной кожей особой выделки, которая неожиданно стала продолжением человеческой кожи, маскируя обоих друг от друга.

Человеческий разум часто берет верх над той частичкой души Создателя, который щедро делится ею с некоторыми смертными, в надежде, что родственные души непременно встретятся и почувствуют друг друга, обретя ни с чем не сравнимое счастье, миг которого невозможно сопоставить со всеми удовольствиями бренного тела в бренной жизни. Только не у каждого такая частичка есть, ибо Создатель безошибочно знает, с кем и делиться-то не стоит. Так был создан этот мир, и смертным не дано понять почему. Зачем Создатель оставил в этом мире несправедливость, неравенство и даже зло. Почему лишь избранные в этом мире хранят в своих смертных душах этот дар Всевышнего разума. Какова цель такой игры. Да, игра ли это? Многие просто не верят в то, чего не может быть; иные всю жизнь ищут, ошибаются и снова ищут; но лишь счастливчики, однажды встретившись, не сомневаются, в том, что только так и должно быть.

— Вот это полнолуние! — прошептала женщина с карими глазами. — Как на картине твоего Куинджи.

— А ты видела портрет самого Архипа Куинджи? — неожиданно спросил Пика.

— Я даже не знала, как его зовут. А что?

— Иконописный лик. На портрете Васнецова просто ангельский. Судьба непростая — родился в бедной семье грека, рано осиротел, рос у родственников, пас гусей, работал слугой, помощником хлеботорговца и подрядчика, даже ретушером у фотографа. В Двадцать с лишним пробовал стать учеником Айвазовского, не получилось. Потом несколько попыток поступить в Питерскую Академию художеств. Едва получил звание свободного художника. Работал с передвижниками. Когда было за тридцать получил академическое звание классного художника. В тридцать пять начал выставляться, даже в Европе. После разгромной критики одним академиком сильно обиделся, порвал со всеми. Потом вообще стал затворником. Но лишь за одну его картину «Лунная ночь на Днепре» я бы поставил его в один ряд с великими.

— Ты считаешь, что похож на него? — неожиданно спросила Дина.

— Нет. Только мечтал об этом. У меня и работ-то нет… Хотя вру. Одна мне нравилась. Правда, теперь и не знаю где она.

— Что за работа?

— «Девушка на пляже».

— Твоя бывшая жена?

— Угадала. Это был настоящий порыв. Озарение. Экстаз какой-то.

— И это больше не повторялось?

— Никогда. Я теперь больше по «жмурикам» специализируюсь.

— Не ври. У тебя великолепные карандашные рисунки. И если бы ты их сохранил…

— Погоди, ты знакома с Ханом! — догадался бывший зэк.

— О твоих портретах мужиков в погонах слышала краем уха.

— Вот это и есть моя судьба. Я «черный художник».