Пикник на Аппалачской тропе

— Мы учимся жить, как маленькое, но самостоятельное общество. Учимся общаться друг с другом, терпеть друг друга, жить бок о бок друг с другом. Сами составляем меню на неделю, покупаем продукты на неделю, учимся экономить, и так далее, — рассказывает Ребекка. — Главное направление занятий или разговоров — экология животных, но это по-научному, а вообще — жизнь животных. Ходим в лес, слушаем пение птиц, наблюдаем за их повадками, записываем. Некоторые ребята из других школ над нами смеются: что это за школа, где нет занятий, нет математики, физики, химии, а вместо этого сплошные разговоры и диспуты, например, на тему — курить или не курить марихуану.

Конечно же эта школа особая, частная, и приходят в нее, по-видимому, те, кто не уживается в других школах или кого не принимают в другие школы. Сама Ребекка, оказывается, два года вообще не ходила в школу, а жила здесь в лесу с мамой, поэтому с физикой и с математикой была незнакома. Правда, несмотря на это, она думает поступить в какой-нибудь маленький колледж поблизости (конечно же дорогой, частный) по специальности «Экология моря» ни больше ни меньше и думает (и Энн тоже), что ее туда примут. И я думаю, что, если она туда поступит, она обязательно закончит его, хотя так и не будет знать химии, физики и математики. Но для такого колледжа нужны хорошие деньги. Вероятно, поэтому Энн так экономит.

Правда, у Энн есть братья. Один — миллионер, второй — знаменитый режиссер документальных фильмов. Он сам «делает кино»: купил машинку для монтажа, для озвучивания, сам и пишет, и наговаривает тексты, сам ездит снимать.

Но вот пора ехать на собрание квакеров. Это в тридцати милях на машине плюс две мили до дороги по тропе. Решили ехать на двух машинах: внезапно выяснилось, что Ребекка с Мартином должны оттуда сразу ехать в свою школу. Мы же с Энн вернемся на моей машине.

Долго ехали в тумане по каким-то дорогам, наконец остановились у одинокого дома, стоявшего у дороги. Кругом — мокрые низкорослые деревья — ель, осина; пейзаж Псковской области по дороге к Новгороду.

В доме горят огни, зажжен камин. Сидят четыре человека. Две престарелые пары. Мы присоединяемся на цыпочках к их молчанию: ведь квакеры хотят друг от друга только одного — совместного молчания, которое и является молитвой.

Я люблю сидеть на таких собраниях. Чувствуешь себя как на концерте, только без музыки. Думаешь о чем хочешь, и чувство того, что рядом тоже сидят, думают и слушают себя, — прекрасно.

Сидел и молчаливо просил того, которого, возможно, и нет: «Помоги разобраться, что хорошо и что плохо. Как жить. Как поступать. Столько сложного впереди, так запутано прошедшее. Дай мне силы выполнить свои же решения, прости за все плохое, что получилось не так». Снова и снова крутятся в голове эти три мысли: «Помоги разобраться. Дай силы укрепиться в правде. Прости, что все идет не так…»

Хорошо, когда все молчат и слушают себя и других. Но потом один из сидящих вдруг заговорил и понес такую чепуху, такую пошлятину да с таким самодовольным видом, что чуть было все не испортил. А пока молчал — пела душа!

Потом был как бы легкий ланч вскладчину. Тоже со своим ритуалом, который был мне так хорошо знаком по обедам и ужинам в доме Роба и Энн еще там, под Вашингтоном, до того, как они стали пионерами Америки. Вот семья и гости сели за стол, вот уже кушанья на столе. И вдруг хозяин дома опускает голову и протягивает в обе стороны руки для рукопожатия. И все за столом тоже протягивают руки, беря за руки соседей справа и слева. Все опускают головы, объединяясь в кольце молчаливого рукопожатия. В этот момент каждый думает о своем, но о чем-то хорошем, об общем благе. И ничего, что каждый понимает его по-своему. Все крепче и крепче сжимаются руки, все ниже и ниже в экстазе опускаются головы. Но вот напряжение спадает, все садятся за стол, принимают обычные позы.

Мартин и Ребекка уехали как-то очень быстро, а мы с Энн задержались. Пока доехали до тропы, прошли под дождем со снегом две мили — было уже три часа дня.

Еще часа два по просьбе Энн я делал в погребе из пластмассовых труб слив для кухонной раковины, стоя в ледяной воде по грудь, хотя и в гидрокостюме, который нашелся в доме. Энн помогала внизу, промокли оба. Наконец работа закончена. В доме нашлось немного водки. Решили выпить по-нашему, по-русски, не разбавляя и залпом…

Глаза Энн загорелись.

— Ты знаешь, — неожиданно сказала она, — я ведь убийца. Сидела в тюрьме за убийство, пока суд не оправдал меня!..

Сначала я думал, что Энн смеется или разыгрывает меня, а потом, по дрожи в ее голосе, понял — это правда.

После развода с мужем она жила с детьми в маленьком городке и там влюбилась снова, и ее новый бой-френд, один из финансовых воротил городка, где она жила, напивался так, что избивал ее, требовал чего-то невозможного. И вот однажды, когда этот пьяница пришел к ней в гости и на кухне пытался ударить ее — Энн в это время резала ростбиф, — она, загнанная в угол, ткнула его ножом.