Пикник на Лысой горе

— Это теперь мы так рассуждаем, — сказал доктор. — А тогда анонимного письма оказалось достаточно, чтобы на несколько лет отправить меня пилить лес в Сибирь. И мне еще повезло. Мои судьи и сами не особенно поверили в то, что наболтал автор анонимки. Но надо было реагировать, мало ли что. Дыма без огня не бывает. Хорошо, что не поставили к стенке.

— Как к стенке? — возмутилась Наташа. — Вы ведь не были ни в чем виноваты! Вы воевали против фашистов.

— Мало того. У меня были медали и даже два ордена, — сказал доктор. — Но это ни на кого не произвело особого впечатления. Надо мной бились несколько месяцев, пытаясь доказать, что я являлся резидентом вражеской разведки. Но, увы, никаких серьезных улик против меня им найти не удалось. Впрочем, — вспомнил доктор, — оказалась в моем деле одна бумажка.

Очень странная. И моим судьям она тоже не понравилась. Она-то и сыграла решающую роль в моей судьбе.

— Что за бумажка?

— Письмо. Вернее, не письмо, а шифровка, — сказал доктор. — Ума не приложу, откуда она взялась у меня в портфеле. Лично я думаю, что это была какая-то писулька одного из моих малолетних пациентов.

Лет в десять мальчишки обожают играть в шпионов и разведчиков. Шифр представлял собой какие-то детские каракули. Мой следователь поднял на ноги весь шифровальный отдел, добиваясь расшифровки письма. Шифровальщики наконец выдали заключение: полная бессмыслица и бред.

— И почему же вас все равно не отпустили?

— Вот поэтому и не отпустили. В органах решили: раз доказать мою полную невиновность нельзя, значит, надо подстраховаться и подержать меня несколько лет за колючей проволокой. Но я не в обиде. Могло быть и хуже. Любого немца тогда могли заподозрить в пособничестве фашистам.

— А вам не кажется странным такое совпадение, что и анонимные письма, и странная шифровка появились как по заказу? — спросила Инна. — Ведь если бы у следователя была только анонимка, вас бы как героя войны могли отпустить бы.

— Признаюсь, мне эта мысль в голову приходила.

Но я не представлял, кому понадобилось меня подставлять. Мой роман с Эрикой давно закончился. Я старался видеться с ней как можно реже или приходить к ним в дом, когда точно знал, что там будет Роланд.

Сам не знаю, почему я не рвал с ней. Должно быть, в глубине души все еще любил ее. Я всегда был сентиментальным дураком. И не мог смириться с мыслью, что никогда больше не увижу Эрики. И потом мне не давала покоя мысль, что Эрика не врала. Что Алексей ив самом деле мой сын. Я хотел наблюдать за тем, как он растет.

— Но из лагеря вы вернулись, когда Алексей был уже взрослый, — заметила Наташа.

— Да, ему было уже шестнадцать. Но мы быстро с ним подружились. И хотя после тюрьмы и лагерей многие смотрели на меня косо, но Роланд к их числу не относился. Благодаря Роланду меня взяли на работу, Благодаря ему же я получил квартиру.

— Эрика тоже, наверное, была сама не своя от счастья, — сказала Инна.

Доктор Гун помрачнел.

— Нет, — наконец глухо произнес он. — Она вовсе не обрадовалась.

— Как же так? — удивилась Наташа.

— Она считала, что я могу быть опасен для нее и ее семьи. Все-таки бывший заключенный. Таким знакомством не похвастаешься в обществе. Ее страсть растаяла без следа. Да что там говорить! Она не прислала мне в лагерь ни одного письма. И когда я появился на пороге их дома, почти что окатила меня помоями. Не в буквальном, конечно, смысле. Но держалась в моем присутствии так, словно с трудом сдерживает гнев и презрение. Именно Роланд делал все, чтобы придать нашим отношениям видимость прежней дружбы.

— А не мог ли при всем при этом Роланд Владимирович быть тем самым «доброжелателем», который настрочил на вас анонимку? — спросила Инна. — Узнал про вашу связь с женой и решил отомстить. А все остальное — умелое притворство.

— Это совершенно не в его духе, — отмел все подозрения доктор. — Но если даже допустить, что от ревности у него помутился рассудок и он решился действовать таким образом, ему совсем не нужно было писать анонимок. Он занимал такое положение в армии и в том самом отделе, куда я попал, что мог запросто подлететь под «вышку». Нет, это не он. Я же видел свое дело, там нет и намека на Роланда.

— Видели свое дело?! — хором воскликнули сестры. — И анонимку тоже?

— Да, с началом перестройки все архивы госбезопасности открыли. При желании любой мог ознакомиться со своим делом. Многие тогда узнавали, что ближайшие соседи и коллеги по работе упекали их на приличные сроки. Прочел свое дело от корки до корки и я. Увы, почерк, которым была написана анонимка, был мне незнаком.

— Ясно, — сказала Инна. — Так вы и не знаете, кто вас отправил в тюрьму?

— Нет, — покачал головой доктор. — Это дело прошлое. Ворошить теперь его ни к чему. Да и признаюсь, это слишком больно.

Сестры попрощались с доктором. Он приглашал их заходить к нему в любое время дня и ночи, когда понадобится его помощь. Расстались они лучшими друзьями.

— Надо же, такой славный человек и пострадал ни за что, — сказала Инна. — Как думаешь, а мы могли бы помочь ему?