Пикник на Млечном пути

Фаина после встречи с хозяйкой ее будущего жилья возвращалась домой окрыленная. Но знала, нельзя показывать радости. Если мать почует, то начнет истерить – в лучшем случае орать, в худшем кидаться предметами. Выламывать себе руки и хлестать по лицу Фая больше ей не позволяла. Она была сильной девушкой, с хорошей реакцией. Поэтому вырывалась и уклонялась. Но мать была изобретательна. Желая нанести физический вред, хватала все, что под руку попадется, и кидала в Фаину. Однажды разбила ей губу тапкой на резиновой подошве, в другой раз – поставила фингал кружкой. А как-то едва не сломала ребро, оно треснуло, мать толкнула на девушку посудный шкаф.

Наученная горьким опытом, Фая старалась ходить по дому с постным лицом. Скрывать радость, хотя в ее жизни радости этой бывало ох как немного! В ТОТ радостный для нее день Фая так глубоко ее спрятала, что не откопать. Но это не помогло. Когда она вошла в квартиру, мать ее поджидала у дверей.

– Ты где шлялась? – зашипела она. И морда… не лицо, а именно морда, такая как у крысы, которую загнали в угол, и она готова броситься.

– На работе задержалась, – как можно спокойнее ответила Фая. – Устала.

– Врешь! Все время врешь! – И кинулась-таки. Хорошо, что Фаина успела отпрыгнуть. – Я знаю, где ты была! – перешла на визг мать. – Сбежать решила, бросить меня. Неблагодарная тварь! Я тебе отдала всю себя. Недоедала, чтоб ты жрала от пуза, замуж из-за тебя не вышла, на пенсию ушла в сорок пять, чтоб заниматься с тобой, дурой! Как бы ты в институт поступила, если б я тебя не натаскивала по всем предметам? Да, ты кого-то ублажила, чтоб тебя зачислили, это я знаю, но без элементарных знаний даже сосалку не возьмут в вуз. А кто дал тебе знания? Я!

Все это было неправдой. Чудовищной! Но Фаина давно перестала возражать. Какой смысл?

– И вот когда я стала старой, больной, я тебе не нужна? – продолжала бесноваться мать. – Отдавать свой дочерний долг не думаешь?

– Мама, успокойся, – попыталась утихомирить женщину Фая. Но ту было не унять.

– В гробу успокоюсь. Ты этого хочешь? Чтоб я сдохла поскорее? – Она дернула рукой, но не за тем, чтобы нанести Фаине удар. Она полезла в карман своего балахона, достала газету. – Что это? Скажи мне правду, дрянь?

То была газета с объявлениями. Та самая, в которой Фая искала для себя жилье. Там было и то, на которое она откликнулась, обведено маркером.

– Меня попросила коллега поискать для нее жилье, – попыталась выкрутиться Фая.

– Лгунья! Ты хочешь съехать! Бросить меня, инвалида, подыхать!

И тут Фаина не выдержала:

– Да на тебе пахать и пахать, – рявкнула она. – Отвали от меня, ведьма! Да, я съезжаю. Видеть не могу тебя больше…

Лицо матери изменилось. До этого было просто злобным, а теперь на нем еще проступило недоумение, а затем возмущение.

Бунт на корабле?! Презренные рабы, ослушавшиеся капитана, вместо того чтобы безропотно понести заслуженное наказание, вздумали протестовать? Чего не делали никогда! Да как они посмели?

– Я пошла собираться, – проговорила Фаина. Естественно, сегодня и даже завтра ее никто не вселит, но можно и на вокзале перекантоваться. Теперь уже все равно где. Главное, не дома.

– Стой! – Мать выпростала вперед худую руку в жилах даже не синих, а черных. Жилы выступали и походили на лианы-паразиты на сухом, умирающем дереве. – Ты не уйдешь от меня.

– Еще как уйду. – И направилась в комнату.

– Тварь неблагодарная! Никчемная, тупая, уродливая! Не зря от тебя родная мать отказалась!

Фаина замедлила шаг. Остановилась. Обернулась.

– Что ты сказала?

– Правду, наконец-то! Твоя настоящая мать бросила тебя. Оставила в роддоме. Ей не нужна была такая, как ты. Я пожалела тебя, страшненькую, больную, с почечной недостаточностью, с глазами в ячменях, гниющей пуповиной, сыпью по всему телу. Ты говорила, что не помнишь себя до четырех лет. А почему? Потому что я тебя все эти годы лечила. Таскалась по больницам, выхаживала. Не свою дочку – чужую. А потом в строгости держала, потому что боялась, как бы не взыграли гены…

– Какие гены? – тупо переспросила Фая. Она пока ничего не понимала. Вернее, информация впиталась, но не усвоилась.

– Кто бросит ребенка? Пусть и больного? Шваль! Алкашка или наркоманка. Проститутка, тоже вероятно. Главное, имя какое – Дора!

– У моей матери?

– Твоя мать – я! А она так… утроба, которая тебя воспроизвела.

– Пусть так. Ее звали Дорой?

– Дорой Эленберг.

– Врешь… Ты все врешь, как всегда.

Мать ринулась к шкафу, в котором у нее имелось СВОЕ отделение. Секретер. Она запирала его на ключ, который всегда таскала с собой. Стянув с шеи веревку, на котором он болтался, мать отперла замок. В секретере не оказалось ничего интересного. Старые фотографии и какой-то хлам. Среди бумаг мать нашла резинку с табличкой – такие надевают на ручки новорожденным.

– На, смотри, – мать протянула ее Фае.

Она взяла, стала рассматривать.

– Читай!

– Дора Эленберг. Дата рождения, рост, вес.

– Ну что, вру я? С твоей детской руки этот браслет. Ты все недовольна была именем своим, а так мою мать звали. Я в честь нее… тебя… чужую.