Пиковая Дама

Коридор привел в мрачный церемониальный зал. Гроб стоял на мраморном постаменте. Рядом толпились люди в черном. Одноклассники, родственники, учителя. Потрясенная мать плакала, склонившись над Матвеем. Говорила мертвому сыну ласковые слова, от которых сердце щемило.

Марина представила, что…

Нет, не представила. Прочь такие мысли!

Отгородившись ментальным блоком, она поискала Аню. Дочь стояла рядом с соседями: симпатичной норовистой Катей и придурковатым Саней, которого все, даже родители, называли Чижиком. Аня не плакала. Смотрела в гроб сухими глазами, теребила молнию на курточке. Траурный цвет подчеркивал белизну ее кожи.

Первые похороны… первая потеря…

Скоропостижная смерть бабушек не в счет — Аня была слишком маленькой.

Марина привстала на цыпочки, но мужчины закрывали обзор. Видны были гвоздики в изножье. Однажды Антон подарил ей роскошный букет роз. Они еще не жили вместе — начало, романтический период. Это потом выяснится, что вся романтика Антона — дежурные цветы Восьмого марта и минутные прелюдии перед сексом. Но тогда окрыленная Марина возвращалась со свидания и в автобусе пересчитала розы. Двадцать шесть — четное число. Наверное, в магазине добавили лишнюю.

Суеверная Марина подумала, что это — плохой знак.

Не прогнозировали ли те розы печальный исход грядущего брака?

Марина часто спрашивала себя, как могла она уберечь семью? Зарабатывать меньше? Прятать деньги от ранимого мужа, теша его дурацкое самолюбие?

Какие глупости, блин…

Безутешная мать причитала над сыном.

Марина подняла взор. Потолок церемониального зала был выложен из серого сверкающего гранита. В плитах отражался гроб и Матвей, точно он висел над шуршащей толпой. Померещилось, что веки мертвеца не опущены, что он смотрит — и смотрит прямо на Марину.

Марина попятилась, не сводя с потолка глаз. Удивительно, посещение крематория повлияло на нее сильнее, чем на двенадцатилетнюю дочь! Гранит отражал женщину в черном, стоящую за спиной. Понимая, что они сейчас врежутся, Марина обернулась, но позади никого не было.

— Привет.

Марина вздрогнула.

В проходе вырос Антон.

— Привет. — Марина разгладила складки на пальто. — Ты чего не работаешь?

— Пообещал вчера Аньке поддержать ее. Опоздал, правда…

— А заказ? А налоговая?

Будто не было развода. Заботливая жена волнуется о бизнесе мужа.

— Я в половине шестого уже в мастерской был. Отремонтировал ведро. А налоговая на пятницу перенеслась — Глебыч перепутал со страху.

— Порезал руку?

— Пустяк. До свадьбы заживет.

— Ты дома… ты у нас ночевал?

— На царской кушетке. — Антон понизил голос. — На ней, кстати, никто не умирал?

Марина пожала плечами. Разговор иссяк. Потоптались, разглядывая гроб за скорбящим караулом.

— Я отлучусь, — сказал Антон.

— Отлучись, — безразлично ответила Марина и пошла к дочери через толпу, стараясь больше не смотреть на потолок.

14

Если в крематории и был туалет, Антон его не нашел. Выбрался под мерзкий назойливый дождь, зашлепал к больнице, потрепанной, нуждающейся в капитальном ремонте.

Деревья отряхивались от мороси, как псы.

В каких-то ста метрах, в соседнем корпусе, появилась на свет Аня. Толстушка. Почти четыре кило, пятьдесят сантиметров роста. И Антон подумал, какая эта титаническая радость — дышащий теплый комочек на руках.

Антон пересек вестибюль. Тени от кадок с фикусами разрисовали линолеум. Молоденькая медсестра покосилась неодобрительно, словно бомж вторгся в царский дворец. Но учитывая беспокойную ночь и утреннюю запарку… он действительно выглядел на троечку.

В больничном туалете мигали и потрескивали флуоресцентные трубки. Зеленоватый свет гримировал посетителя под утопленника из американского фильма ужасов. Воняло гниющей тряпкой, хлоркой, мочой. Вместо унитаза — замшелая дыра в полу. Ревущий поток, когда он дернул за веревку.

Под рокот бачка Антон подошел к умывальнику. Облупленный кран нацедил струйку воды. Отощавший обмылок запа́х клубникой в ладонях. Заживающая царапина пощипывала. Антон умывался, оттягивая время. Чтобы не возвращаться в душный зал, чтобы встретить Марину и Аню на улице и подвезти до дому.

Было тяжело и тошно изображать фальшивую скорбь, грустить о человеке, которого не знал.

Антон выпрямился, изучая отражение. Морщины, седоватую местами щетину… Взор сместился на черное пятно за плечом. Возле кабинок стояла женщина. Вот гладкий, без волос, череп, вот платье — дырявое рубище. Потонувшие в тенях глаза. Вокруг женщины плавали, грациозно извивались отростки, щупальца спрута.

Антон обернулся, холодея.

Пусто. Четыре затворенные кабинки, ни единой лысой женщины.

«Надо нервы беречь». — Антон закрутил кран. Глянул в зеркало хмуро. Там был только он, только зеленый свет и муха, ползущая по кафелю.

Вытирая руки о джинсы, Антон шагнул к выходу. Лампы замигали быстро-быстро, как стробоскопы. Тень на стене — тень Антона, конечно, — то исчезала, то появлялась. Он дернул дверную ручку.

Свет погас на мгновение. Забулькало в трубах.

Антон посмотрел через плечо.