Пилигрим

С дождями на острове просто, если не беда, то проблема, конечно. Вот он заряжает с вечера уже в полутьме с невероятной силой и бьет без перерывов часов пятнадцать. Все залито водой, включая дороги, обочины и газоны сантиметров на 20–30. Есть участки шоссе с лужами полуметровой глубины. В воде застревают на сутки-другие(?) легковые автомобили с удивленными и смеющимися водителями и выплывшими буквально наружу к лесу и его опушкам пассажирами, которые, несмотря ни на что, не унывают, и, кажется, что этого с ними не происходит никогда-никогда. И все это на пронзительном ветру с Сиамского залива при температуре тридцать два градуса тепла. Люди, одетые в шорты, в основном, босые, посмеиваются, ежатся под дождем, но видно, что это все привычно им с малых лет. Так и есть, конечно. Удивительно они все улыбаются встречным посторонним людям, и видно, что делают это радостно и искренне, ладошки на груди складывают, кланяются, смеются всем лицом и идут дальше. И отсутствует летняя пыль, что очень важно, по мнению Григория Кафкана. К полудню следующего дня небо прояснялось, появлялись два-три пышных легких облака, выходило солнце, летали бархатные бабочки, висели над лужами стрекозы, все возвращалось к прежнему. Вечером собирался дождь и бил по земле и ходящим по ней наотмашь, не жалея. Очень важно также, что в такие бурные гудящие ночи Грише не снились ужасы, от которых он страдал и даже иногда плакал навзрыд, проснувшись.

Но после приезда и трех недель полного голодания Кафкан неожиданно почувствовал себя очень хорошо. Просто все хвори и болячки у него прошли, как будто их и не было никогда. Есть совершенно не хотелось. Лицо его просветлело, кожа на нем помолодела. Ему даже стало совестно за свое самочувствие неизвестно перед кем, перед теоретическим знакомым, у которого нелады со здоровьем и внешним видом. «Жалкая моя душа», – вскользь думал он, но быстро отгонял каверзную мысль.

Он посиживал на скамье возле речушки посреди леса, которая во время дождя регулярно выходила из берегов. Рядом росло несколько стволов великого вечного дерева гевея разного обхвата и возраста. Сердце Кафкана было отвлечено и голодом, и покоем от тревог и печалей жизни, которые сопровождают существование пожилых людей. Иногда он останавливался посредине дороги, удивляясь тому, что его жизнь проходит сейчас в таком месте и так, как он никогда раньше не мог себе и представить даже в самом горячечном и невероятном сне.

Во время одной из остановок возле негустого леса Кафкан увидел на расчищенной от дремучих кустов и камней опушке волейбольную площадку, на которой местные парни числом четыре на четыре играли в волейбол ногами небольшим, сплетенным из пластиковых жестких нитей мячом. Не руками, но ногами. Зрелище было невиданное и увлекательное. Гриша засмотрелся и присел на каменную оградку. Игравшие взлетали спинами вперед и, двигая ногами как ножницами, вбивали по вертикальной линии мяч на сторону противника. Он с гулом впивался в утрамбованную землю твердым боком: бам, бам и опять бам – вот вам.

Ждавшие своей очереди играть, сидевшие рядом с ним на промокшем камне заборчика парни почтительно приветствовали его, он в ответ, как учил когда-то отец, любезно приветствовал их савадика, здравствуйте, мол. Улыбки парней были искренними, как справедливо считал Кафкан, и доброжелательными. «Вот ведь люди какие чудные», – мельком подумал Гриша. Лица парней, скуластые, суровые, сожженные солнцем и плоские, были, если честно сказать, не слишком совершенными. Их можно было бы принять за людей с уголовного дна в другой ситуации, а вот на тебе, какое чудо чудесное. Эти вот мгновенные превращения людей сражали Кафкана наповал. «Тайский волейбол, отец», – важно объяснил Кафкану сын с видом знатока. Он всех знал на этом острове, и все знали здесь его. Второе было, конечно, точнее, потому что европеец выделялся здесь сразу, а местных различать было сложнее, хотя тоже возможно. Они все, островитяне, были очень разные люди, для различия их друг от друга нужна цепкая зрительная память и полное отсутствие лени. Лень в данном случае не помогает и не приветствуется. Кем, кстати? Хотя Кафкан всегда был за лень, за нее, родную. Просто он не всегда ладил с этой привязанностью. «Сепак такро», – «Удар и плетеный мяч», – прочитал потом любознательный Гриша Кафкан перевод названия на русский язык этого чудесного азиатского вида спорта. Один из игроков неожиданно выпрыгнул выше своего роста и, повернувшись в воздухе спиной к сетке, скрипнув коленом, встретил левой ногой в верхней точке полета отскочивший с другой половины мяч. Сделав движение ногами, напоминавшее ножницы, он с невероятной силой пробил по мячу, который воткнулся в площадку соперника, издав звук, напомнивший разрыв снаряда. «Как, как он это сделал?» – спросил Кафкан потрясенно. Вопрос этот остался, конечно, без ответа, которого просто не было здесь ни у кого.