Amata nobis quantum amabitur nulla. Возлюбленная наша...
И медом и кунжутным семенем благоухали уста ее, источающие сладость слов приятия и желания.
Шелковый же шнур ее пояса с тихим шумом, как шуршат страницы старого пергамента, как шелестят пересыпаемые в кисете крупинки банджа, как маковое семя шуршит в высохшей под сияющим летнем солнцем коробочке, развязался и сполз змеею с ее несравненно стройного стана, и лег на пол, изогнувшись прихотливо в виде яматоианского иероглифа "хай", что значит - да! Не робкое "да", произносимое девою с трогательным румянцем на персике щек и взором, устремленным долу, которое выражает не столько согласие, сколько искреннее пожелание остановить домогательства и сделать уступку настойчивости ради удовлетворения наступающего сладострастия, чувства коего понять она не в силах, а противостоять чему она не в состоянии. И не такое "да", которым соглашаются с тем, что принять не хотят, а сказать "нет" не имеют возможности, и потому говорят "да", подразумевая "нет", соглашаясь супротив воли и против всякого желания, сквозь зубы и не по сердцу. А такое "да!", которое в одном порыве соединяет искреннее желание и радостную готовность соглашения, что произносится на едином дыхании и содержит в себе именно такое "да", которое может быть только "да", и не иначе.
- Дитя, сестра моя, как имя тебе?
И неслышным выдыханием в ответ: - Маренилам.
И разошедшиеся без удерживавшего их пояса верхние одежды цвета мертвой бирюзы и полупрозрачные, наподобие таинственно-прозрачного нефрита, ужасающим рабским трудом в отдаленных горах Коканда добываемого, на каждую драхму камня какого положена по меньшей мере одна человеческая жизнь, явили под собою сокрытые нижние одежды, стыдливостью ее, и ничем иным, украшенные. И были они восхитительно нежны, как бывают нежны невесомые лепестки розы, скрывающие от нечистых взглядов посторонних тайную цветущую середину ее, и нежность их благоухающим щитом скрывала сущность и вещность загадочной Маренилам.