Пилигрим (СИ)

Поверх же кошмы, которая для ядовитых гадов непреодолимой преградою является то ли из-за запаха, то ли из-за приписываемых верблюду пустынными жителями магических качеств оберега и талисмана, к какому предмету я, впрочем, весьма мало доверия испытываю, настелили для нас ковровый настил, причем брали для этого ковры исключительно хорасанские, а отнюдь не туркменские, подобающие лишь на женской половине применяться, а не для беседы мудрых и уважаемых людей. На ковры положили некоторое число простеганных шелком бухарских подушек со шнурами, сообразно числу и званию пиршествующих, набитых не склонной слеживаться и сбиваться в безобразные комки хлопчатой ватой, а конским и верблюжьим волосом, отчего они не теряют форму долгое время и несут удобство и отдохновение всякому человеку, их употребляющему. Середину нашего дастархана устлали тяжелой камчатной скатертью, обозначив оною место для пищи, поставили у каждого ложа означенное число чаш, наполненных чистой лимонной водою с розовыми лепестками, для омовения перстов, а на самой скатерти расположили изрядное количество фруктов: египетские лимоны в мужской кулак соседствовали там с источающими сладкую слезу каирскими финиками, а султанийские апельсины ярче предзакатного солнца перемежались турецкою айвою, которая, будучи разрезанной и согретой с малой толикой тростникового сахара, издает волшебное благоухание, отчего Мирвани называет ее не иначе, как плодом, чьи семена покинули райские кущи на небесах по прихоти неистовых порывов ветра и опустились на грешную землю, явив собственным своим существованием воплощение непревзойденной изысканности и красоты. Гранаты рубиновые и гранаты розовые, чьи разверстые чрева переполняли крупные один к одному зерна, сирийские яблоки красные и сирийские яблоки желтые, персики из Омана, огурцы из Египта с медом и душистый шиповник, и душистые травы из разных мест - все было готово к началу нашей трапезы, роскошной в пустыне и жалкой по сравнению с той, которой были достойны мои собеседники, и которой я мог бы умилостивить их, если бы пребывал в своем имении, а не в тяготах странствия за неведомо где скрывающейся целью моего путешествия.

Широким гостеприимным жестом указал я моим гостям их место и опустился на ковер не ранее, чем они заняли предназначенные им ковры и подушки. Я предложил им отведать того и этого, заметив, что не стоит насыщаться недостойными именоваться пищей фруктами и зеленью перед едой, а лишь скрасить тем самым ожидание главных блюд предстоящей нам трапезы. Странник же и спутники его поблагодарили меня за приглашение, учтиво склонив головы свои и прижав руки к сердцу, чем я был весьма и почти что до слез растроган, ибо столь редко в наше жестокосердное и торопливое время изъявление обыкновенных чувств приятия и взаимовежливости. Между тем, в походном нашем очаге продолжались приготовления разных кушаний, о которых я упомяну в свое время, а вскорости они стали прибывать к дастархану в установленной для каждого очередности и в соответствующем сопровождении.

Прежде всего мой кудесник-повар подал к столу особые хлебцы, именуемые чапати, искусство выпечки которых он почерпнул в странствиях по Хинду и Синду, и которые состоят как бы из двух частей, скрепленных краями, а в середине имеют полость, или пузырь, специально предназначенный для наполнения некоторыми приправами, вроде рубленого мяса с острыми пряностями и луком, айвы, вареной в меду, или же разных овощей, приличествующих времени года и доступных в этом месте. Наш же повар изготовил чапати не сказать чтобы большие, а в самый раз, удобные для поедания и достаточные для наполнения их внутренности изысканными начинками. Нам он подал чапати, уже набитые внутри мелко нарезанным мясом ягненка, зажаренного на шампуре, причем мясо срезалось с него по мере готовности, смешивалось с кусочками выращиваемого туркменами сладкого лука, хиндийского перца, карри из сорока восточных трав и другими пряностями, различаемыми мною по вкусу, а отнюдь не по названиям, и вот я, и мои сотрапезники отдали должное этому яству.