Пилюли счастья

Под утро все терзания и тревоги покидают меня, и я совершенно успокаиваюсь. И даже вижу удивительный и прекрасный сон: будто мы все, сотрудники нашего иерусалимского издательства и еще какие-то университетские работники с гуманитарных факультетов, заседаем на Пушкинском семинаре в Беэр-Шеве. Вернее, уже окончили заседать и теперь усаживаемся в автобус, чтобы ехать домой. Кто-то вдруг спохватывается: «Куда же это мы? Мы же едем в сторону Эйлата!» И действительно, за окном тянется каменистая впадина, широкая сухая долина, а над ней горы изумительной красоты — четкие зубчатые скалы, но не голые, как им положено быть в этих местах, а сплошь покрытые пышной свежей травой и цветами. То есть не сплошь, неверно — отдельными, но многочисленными ярко-зелеными коврами всевозможной формы. Драгоценными искусно выложенными малахитовыми панно.

Уточнив маршрут, шофер разворачивается, и мы катим теперь в сторону Иерусалима. Шоссе тянется вдоль узкого берега длинного, недвижного, заросшего камышами водоема. Да нет, какие камыши? Это не камыши, это египетский папирус. Крупные птицы плавают в воде, наверно, страусы, но, может, и не страусы, а какие-то еще. Вообще-то, припоминаю я, в Негеве живут страусы, но страусы не летают и не плавают, наверно, это какие-нибудь особо крупные цапли. Умные маленькие головки на высоких серых шеях торчат из воды и поглядывают на окна автобуса, но без особенного интереса и, главное, без всякого страха. Мне делается так хорошо, так радостно оттого, что водитель ошибся направлением и в результате мы увидели эти прекрасные горы и этих гордых птиц.

Встаю я не просто здоровая, но почти счастливая. Ничего — ни нахальных голосов, ни навязчивых видений. И солнышко — не израильское, конечно, не великолепное и победоносное — бледненькое северное декабрьское солнышко, но все-таки проглядывает сквозь тучи.

Не стоило так пугаться. Все не так уж ужасно. Видимо, действительно переутомление. Отдохну немного, и все станет на свои места.

Выясняется, кстати, что сегодня первый день рождественских каникул. Вот и прекрасно! Мы пойдем в город, найдем что-нибудь интересненькое, какие-нибудь игры, аттракционы, пообедаем в кафе — пускай у детей будет праздник…

Под вечер раздается звонок. Эндрю сообщает, что потратил целый день на то, чтобы добиться ответа от Института социального страхования, и в конечном счете эти мерзавцы объявили, что Мартину, при его уровне доходов, не полагается оплачиваемой государством сиделки.

— Ты должна сходить в банк и получить официально заверенную справку о том, что квартира заложена и перезаложена, — наставляет он меня. — И о том, что у вас не имеется никаких сбережений. Что вы стоите на краю полнейшей катастрофы.

— А может, проще взять частную сиделку? — подсказываю я. — В больницу, я слышала, постоянно наведываются женщины, желающие подзаработать. Медсестры их знают и готовы поручиться за их добросовестность.

— Ни в коем случае! — возмущается он. — С какой стати? Отец всю жизнь аккуратнейшим образом платил налоги. И никогда, можно сказать, ничем не пользовался. С какой это стати в трудную минуту мы должны выкладывать свои денежки? А для чего же существуют социальные службы? Иди и требуй!

Я понимаю, что никуда не пойду и ничего не стану требовать, но продолжаю покорно выслушивать его мудрые доводы.

Впрочем, я уже не слышу его.

Передо мной выстраиваются три старушки из Красного Креста, и каждая из них держит на поводке целую связку черных и белых пуделей.

— Не бойтесь, — лепечут они, — это дрессированные собачки, очень ласковые, совершенно не кусаются. Мы к вам с дружеским визитом. Мы прекраснейшим образом можем разрешить все ваши затруднения. Единственно, что от вас требуется: ответить на три тривиальных вопроса. Если белых пуделей у нас в два раза больше, чем черных, и у каждого черного пуделя четыре ноги, два уха и один хвост…

Я опускаю трубку на рычаг и направляюсь в свою комнату, где застаю Пятиведерникова все с той же пивной кружкой в руках.

— Не вам, госпожа советница, считать собачьи хвосты и отрубленные головы и на этом основании порицать мои решения! — Голос у него срывается, он отхлебывает в помощь себе пива, но не может избавиться от внезапного кашля и удушья и продолжает уже совсем хрипло и затрудненно: — Вы не были там! Вы даже не знаете, что такое северное сияние. У меня нет другого выхода! Понимаете вы?! Нет другого выхода!

— Другой выход всегда есть, — возражаю я рассудительно. — Просто мы не любим к нему прибегать. Надеемся, что все еще каким-то чудесным образом исправится и устроится. Если не у нас, то, по крайней мере, у детей.

32