Пилюля

Так, соображай башка. Чтобы собака не укусила ей нужно дать что-то для неё вкусное. Что я помню про сейчас интересного? Ну, "Ленинградское дело". Не. Не в тему. Тут про покушения, про шпионов, про маньяков пойдёт. А не помню такого ни хрена. Про Чикатило, Пеньковского, Тоньку-пулемётчицу помню… Тонька! Где я мог про неё услышать? А в метро. Мужик мужику рассказывал как в Локоте у полицаев служила пленная медсестра. И расстреливала наших из пулемёта. А звали её Антонина Макарова. Так, что ещё. Мы тогда-сейчас с мамой в Ленинграде были, а отец под Львовом торфопредприятие помогал восстанавливать. В мартовском письме он нам писал, что был бой с бандеровцами в Белогорще. Там был убит бандеровский генерал Шушкевич по кличке "Генерал Чупринка", бывший во время войны эсэсовцем-карателем. Я это письмо раз пять приходившим в гости нашим родственникам и коллегам отца читал. Поэтому и запомнил. Откуда здесь знаю? А стоял у дома и услышал, как под аркой два мужика про Белогорщу говорили. Что нужно валить с "рыжьём" к генералу Чупринке во Львов. А как бандиты вышли из-за угла – меня увидели. Я от них убежал. Встретились в трамвае. Кондукторша и патруль могут подтвердить, что они меня убить хотели. Мне нужно выиграть время и не потерять здоровье… А может, и жизнь…

Заезжаем в ворота. По команде выхожу из машины. Ещё раз обыскивают. Более тщательно.

– Руки за спиной. Глаза в пол. – командует мне сержант, – вперёд.

По коридорам доводят до места. Снимают пальто, шапку и ремень. Выгребают всё из карманов. Стою мордой в стену, жду. Команда конвоирам. Повели.

Я ещё и месяц не живу новой жизнью. А уже попал так попал. Попаданец долбанный…

Подводят к камере. Ставят напротив лицом к стене. Из неплотно закрытой двери слышен командный голос:

– Нельзя бить, ломать ногти, тушить сигареты… Что? Ласточку? Ласточку можно. Чтобы к вечеру всё было. И, чтобы про своего начальника тоже подписал. Понятно?

Я им что – пепельница? Чтобы сигареты о меня тушить? Я же – свой… Они не посмеют…

Судя по вытянувшимся в струнку конвоирам, вышедший начальник был если не в генеральском звании, то где-то рядом.

Уже целый час переливаем из пустого в порожнее. Щурясь, отвечаю автоматом по пятому кругу:

– Нет, с иностранцами не знаком.

– В Риге? Про Ригу ничего не помню.

– Иосиф Виссарионович со мной свои дела не обсуждает.

– Аня Афанасьева к тому, что Вы говорите не имеет никакого отношения. Василий Колобков тоже.

– Про самолёты и ракеты слышал. Никаких названий и характеристик – не знаю.

– Три заявления на меня? Из общежития и два из команды? Да люди меня просто неправильно поняли…

А Васечка то похоже от них утёк. Время. Мне нужно чтобы оно летело быстрее.

Чувствуя, как затуманивается мой разум от светящей в лицо лампы и, устав до одурения от криков сержанта в почти оглохшее ухо, спрашиваю:

– А можно я всё, что рассказал, запишу на бумаге?

Беру ручку, макаю перо в чернильницу. Медленно пишу. Про себя написал. Про Тоньку-пулемётчицу отдельно. Эта заслужила. А про эсэсовца не стал – у того лоб и так в зелёнке.

Время. Нужно выиграть время. Время – вперёд!

Осторожно улыбаюсь, как бы перечитывая написанное. А в голове играет заставка программы "Время"…[27]

Мы с Колобком должны дотянуться до звёзд. Нужно просто продержаться.

Шум в коридоре. В открывшуюся дверь кричит полковник:

– Лейтенант, бегом сюда. Подписал?

Офицер выходит. Слышен отборный мат. Оставшийся седой сержант говорит мне: