Пилсудский

Как всегда, его посещают немало разных делегаций. Все знают о слабости Маршала к детям. Они инстинктивно чувствуют это и засыпают его письмами. Пишут о своих радостях и печалях, доверяют ему свои тайны и всегда хотят видеть его.

4 октября мы вернулись из Мощаницы в Варшаву.

Последний парад Маршала Пилсудского

День 7 ноября 1934 года ничем не отличался от других ноябрьских дней в Польше. Не был ни холодным, ни теплым, ни дождливым. Это был обыкновенный, серый день. Термометр, правда, показывал несколько градусов тепла, но ветер раз в десять снизил эту температуру; еще не было зимы, но не было уже и осени.

Когда утром я доложил Пилсудскому о состоянии погоды, Маршал вздохнул и сказал:

— Паршивое время. Для меня самые плохие месяцы — это ноябрь и март. Какое облегчение, когда они уже позади. Но эти месяцы так расположены, что всегда один из них еще впереди.

Маршал оделся, обулся и перешел из спальни в кабинет. Я отправился отдыхать.

Когда я пришел на ночное дежурство, Пилсудский сидел, как всегда в это время, за пасьянсом и стаканом чая. Было видно, что он в хорошем настроении.

— Приветствую вас, капитан, — сказал он с улыбкой, — что слышно в «Европе»?

Маршал знал мою привычку посещать кафе, поэтому его вопрос не удивил меня.

— Сплетничают, как всегда, — ответил я.

Маршал взглянул на меня из-под нависших на глаза седых бровей с добродушной улыбкой.

— А вы, наверное, король среди этих сплетников? — сказал он.

Я рассмеялся.

— Нет, я среди них худородный шляхтич.

Теперь рассмеялся и Маршал.

— Хо, хо, какой скромный.

Во время разговора Пилсудский продолжал раскладывать пасьянс.

— Вот видите, — сказал он, показывая на карты, не ложатся, и все.

— В другой раз наверняка получится.

— Обязательно должно получиться.

Воцарилось молчание. Я стоял у письменного стола и укладывал разбросанные книги и бумаги, а Маршал листал какой-то парижский еженедельник. Было уже далеко за полночь, в кабинете царила почти гробовая тишина. Я предпочитал во время таких долгих ночных часов оставаться как можно дольше в его кабинете.

Маршал не всегда любил это, бывало, говорил: Идите наконец, спать», но много раз присутствие «живой души» было ему приятно. Так было, вероятно, и теперь, поскольку он не только не вспомнил о сие, но даже, когда я делал попытку уйти, о чем-нибудь заговаривал и этим задерживал меня.

В какую-то минуту я подошел к окну, поднял штору и выглянул в окно. Пилсудский, по-видимому, заметил мое движение, поскольку оторвал взгляд от журнала, поднял голову и спросил:

— Ну, как там на улице?

— Туман, влага, холод и ветер.

Маршал возмутился:

— Что за вести вы мне приносите, как вам не стыдно! Что я сделаю с этим парадом?

— Вы имеете в виду 11 ноября? — вставил я.

— Ну, конечно.

— Может, к тому времени погода наладится.

— О, нашелся пророк…

Я растерялся и умолк.

Пилсудский задумался. Я стоял перед и им у небольшого, покрытого зеленым сукном столика и пытался угадать его мысли. Но, разумеется, не угадал. Маршал всегда что-то делал или говорил вопреки моим предположениям.

Часы пробили два, в углу монотонно гудел вентилятор и потихоньку потрескивала небольшая электрическая печка.

Пилсудский сидел задумчивый, курил и пускал перед собой клубы дыма. С лица исчезла добродушная улыбка, усы еще больше нависли, а глаза совсем скрылись под бровями. Отодвинул от себя журнал, отложил карты для пасьянса, откинул голову на спинку кресла и смотрел невидящим взглядом прямо перед собой. Я подумал, что напрасно кручусь здесь и хотел было уже уйти, но, когда сделал движение в сторону двери, Маршал очнулся и сказал:

— Значит, парад… Какой же по счету в моей жизни? Надо подготовиться к нему. Сам еще не знаю, буду ли принимать его. Все зависит от этого гнусного прибора.

И показал на лежащий на столике градусник. Уже несколько дней у него была небольшая температура, и теперь он боялся гриппа, которому, как известно, был весьма подвержен.

— От этого гнусного прибора, — повторил.

Пилсудский не любил градусника, всегда называл его нехорошими словами, но, когда чувствовал недомогание, пользовался им.

— Вот, пожалуйста, — говорил, — ваш первый маршал целиком зависит от кусочка стеклянной трубочки с каплей ртути.

Я молчал. Что я мог на это сказать?

— Во всяком случае, — продолжал он, — если будет дождь, либо сильный ветер, или мороз, то наверняка не буду принимать парад. Пусть тогда примет его Смиглы.

Пилсудский долго не отзывался, а я стоял тихонечко, чтобы не мешать его мыслям.

— Ну, да, пусть тогда примет парад Смиглы, — повторил он и добавил, — я же от него в восемнадцатом году принял войско.

Я спросил, надо ли сказать о возможной замене генералу Смиглы.

— Да, да, скажите. Пусть приготовится.

На следующий день я явился к генералу Смиглы и доложил ему о приказе Маршала.

Следующие три дня до парада не отличались ничем особенным.