Пилсудский

И на самом деле, признания руководителя эсеров не могут не вызывать серьезных возражений. Можно почти с полной уверенностью утверждать, что Пилсудский не обнародовал упомянутый прогноз событий во время своей публичной лекции в зале Географического общества, ибо такой шаг свидетельствовал бы о его политической наивности. Трудно иначе оценить публичное раскрытие своих самых сокровенных планов. В зале могли находиться и находились в действительности агенты заинтересованных разведок. Поэтому раскрытие временного характера союза с Австрией должно было неизбежно закончиться высылкой Пилсудского из Галиции, а этого он ни в коей мере не мог допустить. Не в пользу Чернова говорит также поразительное молчание остальных участников встречи. На ней собралось около 500 человек, в том числе видные представители парижской Полонии во главе с сыном Адама Мицкевича — Владиславом[51]. Если бы оратор действительно решился изложить нетрадиционные оценки, то кто-нибудь еще кроме Чернова должен был их записать, особенно когда развитие событий подтвердило фантастически предвосхитившие их слова. Однако этого не произошло. Наоборот. Другой пространный, насчитывающий десять страниц машинописного текста отчет об этой встрече ни словом не упоминает о военном прогнозе Пилсудского. А его автор прекрасно умел слушать, ибо им был агент царской охранки, который по горячим следам записал содержание выступления Пилсудского. Этот, к счастью, до сегодняшнего дня сохранившийся документ рассеивает последние сомнения и вынуждает признать, что Чернов не во всем был прав.

Итак, русский революционер не мог слышать оценок Пилсудского во время его публичной лекции в Париже. Следует также исключить гипотезу, что он приписал ему формулировки, которые на самом деле услышал уже после лекции в доверительной беседе от Иодко-Наркевича. Ибо, как установил профессор Анджей Гарлицкий, друга оратора вообще не было в то время во Франции.

Неужели Чернов просто солгал? В свете вышеупомянутых фактов такой ответ представляется весьма обоснованным. Впрочем, с давних пор, еще до того, как было найдено донесение агента охранки и установлено место пребывания в то время Иодко-Наркевича, такой версии придерживались люди, недоброжелательно относящиеся к Пилсудскому. Но и такое суждение имеет свои слабые стороны. Его могло бы сделать правдоподобным объяснение мотивов обмана. А они не столь уж очевидны. Честно говоря, их вообще нет. Можно, разумеется, допустить, что Чернова просто подвела память либо что его подкупили, но это все весьма сомнительные объяснения. Ибо другие утверждения дневника доказывают, что он отнюдь не страдал старческой амнезией, а версия подкупа спустя пятнадцать лет после смерти Маршала слишком уже напоминает отмычки, с помощью которых испортили не один замок, блокирующий выяснение тайн, связанных с Пилсудским.

Поэтому нельзя исключать, что Чернов в совершенно иной ситуации узнал от кого-то из окружения Пилсудского о его оценках, которые оказались настолько сенсационными, что он помнил их почти сорок лет, хотя время уже стерло воспоминания о сопутствующих этому событию обстоятельствах. Но признание такой версии достоверной отнюдь еще не доказывает, что Пилсудский гениально предвидел судьбы войны и с учетом этого строил деятельность руководимого им лагеря.

Впрочем, этому противоречат его собственные слова. В интервью, данном Юзефу Хласке[52] в начале 1913 года, он сказал: «…будущее — это уравнение со многими неизвестными, которое, следовательно, решить невозможно». Этот мотив неугаданного конца войны возвращается и в известной «исповеди вождя», произнесенной на краковском съезде легионеров в августе 1922 года. «Итак, я трезво рассчитал, — признавался он, — что конец войны, независимо от того, кто победит, означает прежде всего слабость побежденного».

Эту же мысль бывший Комендант стрелков развил в интервью, данном подполковнику Станиславу Ляуданьскому в феврале 1924 года.

«Я утверждал с самого начала, — говорил он, — вопреки всем, что война продлится значительно дольше, чем многие предполагали. В результате обе стороны, победитель и побежденный, будут истощены и ослаблены. Такая ситуация дает возможность быть в конце сильными тем, кто, будучи слабым вначале, найдет в себе достаточно моральной и материальной силы, чтобы продержаться. Тогда представится возможность влиять на судьбы Польши, если мы такими силами будем располагать. Я не делал никаких предположений, кто победит — эти или те. Я был убежден, что и те и другие ослабнут, а мы сможем воспользоваться этим…

Приведу несколько моих шуток и афоризмов на эту тему.

Я не раз повторял, но как шутку, что Россия будет вначале разбита центральными государствами, а затем они сами будут побеждены Антантой.

Ситуацию после войны я рисовал следующим образом: три огромных великана, истекая кровью, больные дизентерией, скорчились в состоянии агонии, а маленький полячок вертится вокруг них, униженно прося места для себя.