Пилсудский

После завершения виленской операции на советском фронте вновь воцарилось относительное спокойствие. Его не нарушило ни скрепленное победой поляков окончание боев в Галиции, ни получение гарантий на западе. Фронт дремал и осенью, когда в решающую фазу вступила борьба за будущее России. Советская власть оказалась тогда в смертельной опасности. Белогвардейские генералы одерживали крупные победы. На Москву шел Деникин, который для окончательной победы над большевиками хотел использовать польские войска. При посредничестве Англии и Франции он потребовал от Пилсудского начать наступление и прежде всего нанести удар по Мозырю. Реализация этого плана могла действительно стать исключительно опасной для Советской России. Но польский главнокомандующий не сыграл отведенной ему роли. Не имеют значения предлоги, которыми он обосновал свой отказ. В сущности, он не желал успеха Деникину. Ибо его абсолютно не удовлетворяла программа аннексий белого генерала, замыкающая Польшу в узких этнографических границах. Поэтому он не ограничился тем, что не поддержал наступления, которое могло привести к падению Москвы, но дал, кроме того, доверительно понять советской стороне, какова его позиция. Командование Красной Армии поняло это заявление. Стянутые с польского фронта части были брошены против продвигающихся вперед войск Деникина.

Сам Деникин в своих воспоминаниях оценивал эти большевистские силы примерно в 40 тысяч человек и утверждал, что они отняли у него победу. Он прямо обвинял Пилсудского в том, что тот помог спасти Советскую власть.

В этом отношении он мало чем отличался от других побежденных полководцев, которые ответственность за допущенные ошибки и поражения привыкли возлагать на всех, кроме себя. Бесспорно, бездействие польских войск облегчило советской армии разгром Деникина. Но не Пилсудский предопределил поражение контрреволюционного наступления. Советское командование, подчеркивал Мариан Кукель[89], генерал и историк, которого трудно подозревать во враждебности к Коменданту и симпатии к большевикам, «имело здесь достаточно территории, которую могло отдать, а разгром Деникина явился в значительной степени результатом слабости базы, на которую опиралась его армия, лишенная поддержки крестьянских масс, рабочих и нерусских национальностей».

Перелом в длившейся больше года войне наступил в 1920 году[90]. 25 апреля Пилсудский начал наступление с целью нанести решающий удар по противнику: напал на Украину, стремясь поскорее захватить Киев. В его планы входил не только разгром советских сил в этом регионе. Помимо военной еще большее значение для него имела политическая цель, а именно поддержка союзника Польши атамана Сиона Петлюры в создании украинского государства антисоветской ориентации. Таким образом должен был быть заложен фундамент под будущую федерацию.

Независимо от внешне блестящих, но, по существу мнимых успехов, включая занятие Киева, эта концепция не оправдала надежд. С одной стороны, Красной Армии удалось сохранить боеспособность, а с другой — сами украинцы не проявили особого желания поддерживать вступившие в Киев войска. Как в случае с Литвой, так и здесь мечты о федерации оказались пустыми.

Тем временем Красная Армия перешла в контрнаступление, которое удалось остановить лишь на подступах к Варшаве. Решающая для судеб войны битва разгорелась в середине августа и со временем приобрела название «чудо на Висле».

Это определение придумали политические противники Начальника, а конкретно его непримиримый оппонент Станислав Строньский, который 14 августа 1920 года поместил на страницах «Жечпосполитой» статью под названием «О, чудо Вислы», где однозначно проводилась мысль, что при таком фатальном верховном главнокомандующем только провидение и чудо могут спасти Польшу. Этого выпада окружение Пилсудского старалось не замечать. Но легенда оказалась сильнее, и придуманное Строньским название повсеместно укоренилось. Поэтому у пилсудчиков не было иного выхода, как признать его. Что они и сделали, диаметрально изменив его смысл. В новой интерпретации «чудо на Висле» свидетельствовало о внеземной поддержке, оказанной главнокомандующему, которая, понятно, не могла его оскорбить, а наоборот, возвышала его над простыми смертными.

Спорили не только из-за названия битвы. Не менее противоречиво оценивались заслуги. Ставки в игре были очень высокими. Варшавскую баталию, по всеобщему мнению, относили к самым крупным польским победам. В школьных учебниках ее сравнивали даже с победами под Грюнвальдом и Веной[91]. Приписать ее кому-то означало огромный политический успех.

У пилсудчиков в этом споре были более выгодные позиции. Ибо они проповедовали точку зрения старую, как история войн. Победу в этом сражении они приписывали верховному главнокомандующему. Это было тем более убедительно, поскольку он лично руководил наступлением из-за Вепша[92], которое предопределило успех битвы. Казалось, что такую аргументацию трудно опровергнуть.

Но противники Пилсудского не привыкли легко сдаваться.