Пилсудский

«Пилсудский, — отчитывалась пером Новачиньского о торжествах по случаю именин Маршала в 1924 году «Мысль народова», — три или четыре дня был объектом оваций, манифестаций, демонстраций, а краснокожая пресса пестрела сообщениями об этом непристойном, нудном, ординарном, раздражающем паясничанье. Поражает то, что у этого человека хватает выдержки вынести продолжающиеся уже многие годы почести и овации, и более того, он, так же как стареющая примадонна, все в большей степени и болезненно становится податливым на этот шум, аплодисменты, выкрики, туши, оркестры, овации, приветствия, речи, тосты, вставания публики, почетные построения, размахивания шляпами и т. д. В этом славолюбии и страсти к блеску и почестям есть что-то исключительно низкое, плебейское, ограниченное. Любая подлинная историческая величина, любой более масштабный человек, обладающий хорошим вкусом, каждый даже национальный или партийный полугерой с «лучшим вкусом» уже бы давным-давно пристыдил и выпроводил эти демонстрации, это бы его раздражало, злило, наводило бы тоску…»

Аналогичные нападки, хотя и под другими предлогами, случались очень часто. Собственно, не было недели, чтобы на Маршала не выплескивали очередной дозы оскорблений. Со второстепенными писаками он в полемику не вступал. Но с момента выезда в Сулеювек он раз за разом доказывал, что, говоря его словами, «язык у него подвешен по-легионерски». Безжалостно нападал на противников, с течением времени все реже сохраняя джентльменство, в чем убедились его антагонисты в нашумевшем споре осенью 1925 года, касающемся оценки Военного исторического бюро.

Но борьбу за власть нельзя было выиграть полемикой и лекциями, хотя они способствовали росту популярности, которая могла существенно повлиять на результат приближающейся развязки. Терзать противника могли только конкретные политические действия, a r них в течение первых двух лет отшельничества Маршал предпочитал не особенно ввязываться. Ведь не для того он ушел в тишь домашней обстановки, чтобы попусту растрачивать политический капитал при каждом правительственном кризисе, при малейшем шансе дестабилизации с трудом склеиваемого парламентского большинства.

Пилсудский официально предпочитал оставаться наблюдателем, с высоты своего величия смотревшим на каждодневные распри и интриги. Однако отнюдь не имел намерения облегчать жизни противникам, полностью оставляя им поле боя. Правда, сам он покинул его, но там продолжали оставаться его сторонники. Не случайно в переломный момент в июне 1923 года пилсудчиковская «Дрога» писала: «Мы должны немедленно включиться в работу и начать борьбу со злом, которое стало господствовать в Польше». Впрочем, к такому выступлению бывших легионеров и «пеовяков»[118] особенно подталкивать и не требовалось. К этому побуждали и отставки, которые они получали от новых правителей страны. Легионерская молва считала это прелюдией к генеральной чистке, направленной против всех бывших подчиненных Коменданта.

«Сегодня, — заявлялось в ноябре 1923 года в обращении Главного правления Союза польских легионеров, — на фабрику, в мастерскую, на государственную службу тебя не принимают именно потому, что ты легионер, что отвоеванная тобой Отчизна снова со всех сторон окружена опасностями, сегодня за твоим вождем устанавливают тайную слежку, сегодня твоя семья в результате гонений живет впроголодь. <…>

Давайте крикнем громко и со всей серьезностью: «Завтра должно стать лучше, чем сейчас», потому что завтрашний день мы будем создавать сами. Кто с этим не может или не хочет согласиться, для того дверь открыта, пусть возвращается туда, откуда пришел. Здесь хозяином может быть только тот, кто это право приобрел не за деньги, оплатил жертвенной кровью! Будьте бдительными, граждане! Шашки к бою!»

Этот клич, казалось, предвещал последний бой. А о том, что слова не бросались на ветер, свидетельствует хотя и не до конца выясненное, но бесспорное участие пилсудчиков в краковских событиях ноября 1923 года, которые явились кульминационным подъемом волны общественного протеста против правительства Хьено[119] — Пяста. Но до решающей схватки не дошло. В декабре 1923 года кабинет Витоса пал, раздавленный внутренними спорами и гнетом нараставшего в стране социально-экономического кризиса. Но поражение Хьено — Пяста не открыло путь пилсудчикам к власти, чего многие ожидали. В их положении не произошло существенных изменений, реальным подтверждением чего явилось то, что Маршал продолжал оставаться в стороне.