Пинакотека 2001 01-02

Картон, акварель, гуашь. 44 х 62 IPM'

Осенью 1896 года Александр Бенуа, приложивший немало усилий для воскрешения Петербурга, открывает «скучный версальский парк» Мюссе, ставший благодаря Барресу, Монтескыо, Анри де Ренье, Эле, Нолаку, Лобру, Болдини – приютом поэтов и мудрецов»2* . Приезжая в Версаль, Бенуа встречается с теми, кому Версаль был обязан новым расцветом – Пьером Нолаком, его преемником Андре Ператом3* , Анри де Ренье, поэтом и, пожалуй, самым известным прозаиком этого времени4* , с Полем Эле, тончайшим гравером, «таким же поклонником Версаля», как сам Бенуа 5* , и, наконец, с Робером де Монтескью, которому он посвятит не одну страницу своих воспоминаний.

Заманчиво было бы предположить, что и одержимость Версалем возникла у Бенуа под влиянием этого самого блестящего из парижских денди. (Потом Бенуа увлечет ею и своих друзей Льва Бакста, Константина Сомова, Анну Остроумову-Лебедеву и своих племянников Евгения Лансере и Зинаиду Серебрякову.)

Однако едва ли такое предположение окажется верным: Версаль остается излюбленным мотивом Бенуа на протяжении всей его жизни – позднее, когда мода на Версаль давно пройдет, Бенуа по- прежнему приезжает сюда, проводит здесь целый год, с осени 1905 по осень 1906 года. В 1956 году, в возрасте восьмидесяти шести лет, тридцать из которых Бенуа провел во Франции, он жалуется на пошатнувшееся здоровье, которое мешает ему гулять по «парадизу», где он некогда жил6* . «Версальское» наследие Бенуа насчитывает более шестисот рисунков, акварелей, пастелей, гуашей, гравюр и полотен, свидетельствуя, что «божественный Версаль»7* , по крайней мере до 1926 года, оставался постоянным источником его вдохновения8* . Изучение мемуаров Бенуа, его переписки и статей подтверждает, что любовь художника к Версалю не была данью преходящей светской моде. День его первой встречи с Версалем, напишет он потом в Петрограде, «остался в моей памяти, как один из самых полных и счастливых дней всей моей жизни» 9* , «я приехал из Версаля одурманенный, почти больной от впечатлений» 10* . В 1905 году, живя в Версале, Бенуа признается своему племяннику: «Я упоен Версалем, это какая-то болезнь, влюбленность, преступная страсть» 11* . «Правда Версаля… оказалась более изумительной и чудесной, нежели все вымыслы» 12* , – пишет он далее, но при этом, «в сущности, эти настроения (в Версале) были в известной степени возобновлением или продолжением тех, что овладевали мной в Петергофе, в Ораниенбауме, в Царском Селе» 13* , «маленьких Версалях» под Петербургом, где работал отец художника, архитектор Николай Леонтьевич Бенуа. Александр Николаевич вспоминал, что его впечатления «приобретали небывалую, почти до физического страдания дошедшую остроту» 14* .

Эти признания удивительным образом совпадают с признаниями Пруста, посвятившего «волшебным местам» Версаля эссе в 1893 году 15* . Однако для Бенуа, потомка выходцев из Франции, воспитанного петербургской культурой, знакомство с Версалем было в какой-то степени «узнаванием» некоей унаследованной традиции. Вне всякого сомнения, воздействие на Бенуа парижской атмосферы и парижской моды было совсем иного толка, чем, например, на американских туристов, которые под влиянием Монтескью поселились в Версале. Но прав ли был Сергей Маковский, утверждая, что «сквозь русскую призму увидел Бенуа и поэзию Версаля»? 16* Другими словами, вполне ли своей стала для Бенуа французская культура?