Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)

М. Г. В воскресном номере газеты «Новое время» помещена статья «К убийству о. Гапона», подписанная псевдонимом «Маска».

Маска заявляет, что Гапона убил инженер Рутенберг как своего «демона-искусителя», предлагавшего ему перейти на сторону правительства.

Считаю заявление г. Маски клеветой, требую доказать, что им было сказано, в противном случае я буду иметь право назвать публично клеветниками и провокаторами и автора, и редакцию «Нового времени», которая ему так услужливо предоставила для этой гнусности свои столбцы.

Жена инженера Рутенберга Ольга Рутенберг.

Состояние нервной издерганности, в котором пребывал в это время Рутенберг, достигло своего пика. Свидетелей его разговора с Азефом не было, никаких докуметальных подтверждений о том, что он получил санкцию на ликвидацию одного Гапона, не существовало. Доказать собственную правоту было почти невозможно.

Представим на мгновение, что никакого разрешения Азеф Рутенбергу не давал, и последний действовал в силу своего разумения – от отчаяния ли или хорошо сознавая, что возложенное на него задание невыполнимо (или даже более того – втайне надеясь тем самым избежать столкновения с Рачковским, которое, по всем признакам, не могло завершиться успехом лишь одной стороны). Из всего этого, безусловно, вытекает факт грубого нарушения Рутенбергом партийной дисциплины. Но даже при этих – крайних (и тем более условно-предполагаемых) – обстоятельствах действия высшего органа партии эсеров невозможно квалифицировать как адекватные. Превратить партийную акцию – ликвидацию тайного осведомителя, предателя – в частное, персональное дело можно было только как наказание, как месть тому, кто отступил от буквы постановления. Все последующие действия ЦК по существу и были такой местью, причем направленной против человека, чья личная честность, по утверждению самих же цекистов, – и это самое поразительное во всей этой истории – была выше всяких подозрений.

Естественно, что у эсеровских вождей были свои резоны требовать от рядовых членов железного подчинения единой партийной воле, поскольку «террористический искус» мог привести к абсолютному хаосу и потере элементарного контроля. Проблема здесь, безусловно, была, и прежде всего проблема партийно-организационная. Однако отказ эсеровского руководства нести ответственность за те действия, которые в целом были им самим же санкционированы и одобрены, но осуществление которых – по неизбежности – «редактировалось» сложной и непредсказуемой действительностью, выглядел, в особенности в ситуациях трагических, связанных с безабстрактными испытаниями перед лицом смерти, пролитием крови или когда дело касалось имени и чести исполнителя, и бесчеловечным, и циничным политическим формализмом.

На вопрос – смалодушничал ли в самом деле Рутенберг, как казалось Чернову, получив задание убить одновременно Гапона и Рачковского, мы едва ли найдем ответ. Это было действительно испытание – задание почти невыполнимое, а если выполнимое, то лишь при редком и счастливом стечении обстоятельств могущее завершиться для Рутенберга благополучным исходом. Разумеется, он не мог не сознавать того, что, идя на него, в каком-то смысле подписывал себе смертный приговор. Итак, что же, Рутенберг, как считал Чернов (а это была версия, внушенная ему поведением Азефа и отчасти Савинкова), дрогнул? Ему недостало мужества? Или цекисты, спасая честь мундира, уже задним числом пытались выгородить себя из всей этой неприятной истории и избрали Рутенберга в качестве искупительной жертвы за их далеко не безупречные и не безошибочные расчеты и решения?

Малодушие в кругах «бомбистов» почиталось тягчайшим из грехов и едва ли не самой страшной формой позора. Оно приравнивалось к измене, предательству, и кара за него, в особенности по слухам, гулявшим за пределами самой эсеровской организации, была беспощадной. Мифо-демонизация суровости этой кары по отношению к исполнителям «акта», в последний момент дрогнувшим и проявившим человеческую слабость, свидетельствует об острой реакции общественного мнения, пусть и сильно преувеличенной, на моральные нормы, будто бы существовавшие внутри «ордена» террористов.