Пионер, 1949 № 08

- Бот что, ребята, - сказал я своим. - Интересно или нет, а я объявляю отдых. Сейчас мы пойдём в школу и будем приводить себя в порядок. - Мои ребята сразу надули губы, забурчали. - А этих мальчиков попросим проводить нас. Как вас звать?

- Его - Никитой, - ответил младший, - а меня - Славкой.

- Ну, так как же, Никита и Славка? Доведёте нас до школы, где покороче?

Славка заискивающе посмотрел на Никиту.

- Ладно, - сказал тот. - Нам всё равно туда идти.

Ребята мои неохотно поднялись, не очень дружелюбно поглядывая на провожатого, и мы пошли. Впереди шагал суровый Никита, сзади - угрюмые, недовольные - шли мои ребята. Мы со Славкой шествовали посередине, представляя собой нейтральную зону.

Никита скоро свернул с дороги и повёл нас по сухому руслу ручья. Под ногами перекатывались голыши. Во впадины с сохранившейся водой звонко бултыхались лягушки. Среди зарослей ажиеы качались высокие светложёлтые мальвы. Навстречу вырастала пышная, мягкая от зелени, звенящая цикадами гора.

- Вы откуда же? - поинтересовался Славка.

- Майкопские, - сказал я, - из школы, пятиклассники.

- У вас тоже в этом году пятый класс открывать будут. В него Никита перейдёт. А мне ещё два года до пятого, - затарахтел Славка, которому наскучило, видимо, молчать. - А школа у нас новая, и директор сам чучелы делает. Их у него много! Вы попросите, он покажет. И нырки, в чайки, и ещё недавно Иван Федотович, партийный секретарь, альбатроса убил и тоже в школу на чучелу отдал.

- Настоящего альбатроса? - опросил шедший к нам ближе других Вовка Смирнов.

- А то?… - сказал Славка. - Они в шторм налетают.

Вероятно, у них с Вовкой завязался бы разговор, но Серёжа уже смотрел сюда настороженно и ревниво.

- Ты что, никогда их не видел, что ли? - пренебрежительно спросил он. - Помоги-ка мне рюкзак подтянуть…

И они с Вовкой Смирновым отстали.

Русло ручья привело к речке, быстрой и неглубокой. На том берегу зеленели уходящие к горе сады, лениво крутилось болгарское колесо, краснели среди тополей конусы силосных башен.

- А вон за теми силосами, - Славка потянул меня за рукав, считая, видимо, уже своим, - участок Ксени Кесовой. Она уже большая, комсомолка. Она первая придумала между табаком бахчу разводить, хотя над ней и смеялись. А Иван Федотыч говорит: «Пусть смеются, сажай, в мою голову». И после больше всех табаку сняла.

- Второе место по району, - не оборачиваясь, сказал Никита.

- Что-нибудь не так, - докторским тоном вставил Коля Горшков, любитель ботаники, вырастивший в этом году лучшую в школе кустистую пшеницу. - Конечно, можно посадить вместе табак и арбузы, но табаку от этого не будет же больше?

- А ты их слушай, - тихонько оказал Серёжа.

Мне это не понравилось. Но как раз в это время мы подошли к броду. Пока мы стояли, ожидая, чтобы все перебрались по набросанным поперёк реки камням, Славка рассказывал, что сейчас будет сельпо, а потом площадь, а на ней - памятник, под которым похоронен неизвестный матрос. А за площадью с памятником - сельсовет и почта, а там и школа, и что если от школы шибко, во весь дух, бежать, то берег моря совсем близко.

Магазин был закрыт на обед. На крыльце плашмя, будто приклеенная к нему всем боком, распласталась собака с добрыми глазами. Не поднимая головы, она искоса посмотрела на нас и лениво постукала хвостом, будто только он один и не был приклеен.

За магазином, на пустыре с кустами держидерева сушилась длинная, метров тридцать, цы-новка. Близорукий, в очках, Игорь Кашкин долго присматривался к ней.

- И зачем это людям такая длиннющая цыновка? - опросил он наконец.

Пока мы стояли, ожидая, чтобы все перебрались, Славка рассказывал мне о станице.

Я, признаться, и сам этого не знал. Меня выручил Славка.

- Это не цыновка, а ловилка для кефали, - сказал он. - Её ночью, когда луна, отвозят от берега и раскладывают по воде, а сами уезжают. А кефаль на неё выпрыгивает. Если место счастливое, то к рассвету и сорок и пятьдесят кефалей, бывает, напрыгает.

- Сами? - недоверчиво спросил Егор.

- Сами! - вдруг громко и насмешливо крикнул Серёжа, хотя и делал вид, что не слушает. - Сами так и прыгают, жареные, с луком!

Ребята засмеялись, загалдели, обившись вокруг Серёжи. Никита, ушедший далеко вперёд, оглянулся на шум подозрительно и сердито.

- Нет, правда же, прыгают! - горячо сказал Славка, подняв на меня голубые глаза.

- Я тебе верю, - ответил я ему. Но мне было ясно, что ребята мои слишком расходились и с ними не поладишь. - Вот придём в школу, сядем, и ты тогда всё нам объяснишь.

Покладистый парень кивнул головой.

Тем временем мы вышли на площадь, седую от Польши. Там, окружённый молодыми топольками, стоял сложенный из тёсаного камня обелиск с красной звёздочкой.

- Вот тебе и раз! - крикнул Вовка Смирнов, когда мы подошли к нему ближе. - Да это вовсе не неизвестному матросу. Тут же написано!

И мы прочли:

«Вечная слава храброму моряку-черноморцу Семёну Боговуту, павшему за родную землю. 1942».

Все глаза повернулись на Славку. Но сейчас никто не смеялся: про такое говорить неправду совсем уж нельзя.

Все глядели на Славку, а Серёжа глядел на Никиту.