Пионер, 1949 № 08

- Зачем же они всё врали! - возбуждённо крикнул он. - Здесь же похоронен известный матрос, а он говорил - неизвестный! И всё они врали: и про кефаль и про табак!…

Никита резко повернулся, сжал кулаки, шагнул к Серёже. Серёжа выпрямился навстречу. А я приготовился разнимать их: ничего не поделаешь! Видно, придётся-таки мне вмешаться!

Но Никита вдруг сунул кулаки в карман.

- Ничего Славка не врёт, всё правда. Сам ты… - он не договорил и снова отвернулся.

- Погоди, Никита, - сказал тогда я. - Серёжа неправ, и мы ещё будем с ним об этом говорить. Но неправ и ты. Почему ты всё отмалчиваешься, не расскажешь, не объяснишь толком?

- А ему же неинтересно, - бросил Никита.

- Ему неинтересно, а нам интересно.

- Да что… Славка и сам расскажет. Славка вздохнул - не то от удовольствия, не то от огорчения, что драки не будет.

- Матрас тут похоронен неизвестный. Так и Иван Федотыч говорит. Я тогда маленький был, сам не видел. Никита, и то маленький был.

- Ты, Славка, по порядку, - сказал я. - Откуда он, неизвестный матрос? Ведь боёв у вас здесь не было?

- Нет… сорок километров не дошло. А матрос с берега - волной прибило. Иван Федотыч говорит: из-под Севастополя. Фрицев, говорит, много прибивало, а тут вдруг свой. И похоронили его с честью всей станицей…

- Про автомат скажи, - подсказал Никита.

- А в руках у него автомат. Не целый, конечно, но всё равно, до того крепко держит, что вынуть невозможно. Так и похоронили с автоматом. А лица не разобрать…

- Ну?

- Ну, стали хоронить, надпись придумывать. А в тот самый час приходит с моря наш рыболовецкий бригадир Боговут - тогда он на «охотнике» ходил, сам три раза раненый. Приходит он до Ивана Федотыча и говорит…

- Этот старик как раз известие получил о сыне, что убит под Севастополем и не найден, - не вытерпел, стал сам рассказывать Никита. - Приходит он и говорит: «Это мой сын, моряк из-под Севастополя. И якорь на руке, и фигурой походит, и всем. А что в час смерти оружья с рук не выпустил, то тем более мой сын и есть…»

- «…Мой сын безотказно и есть», - вставил Славка, продавая, видимо, этому слову особенное значение.

- Да, безотказно и есть, - согласился Никита: - «И не пишите, - говорит, - неизвестного, а пишите прямо: Семёна Боговута…» Стали было тут некоторые сомневаться, а Иван Федотыч - он и тогда секретарём был - говорит: «Хоть бы это и кто другой - обиды ему нет, об нём тоже где-то непременно вспомянут. И Боговут наш геройски за родину погиб, значит, вечная ему от нас слава…» Так и написали.

Круглое облако с ослепительно высеребренными краями закрыло солнце. По яркозелёяым горам поползла его резкая синяя тень.

Повернувший с полудня ветер нёс неуловимый и всё-таки явственный запах близкого моря. Ребята стояли, тесно обившись в кружок около Славки с Никитой; один Серёжа стоял поодаль; лица его мне не было видно.

- А тебе, Серёжа, неинтересно? - спросил я. Оглянувшийся было на мой вопрос мальчик быстро опустил голову и ничего не ответил.

Мы двинулись дальше, но шли теперь все вместе.

- Только как же всё-таки она сама на цыновку прыгает, кефаль? - немного погодя задумчиво сказал Игорь Каштан. - Приманку туда кладут, что ли?

- Нет, совсем другое, - ответил Никита. - Вот когда пуна, то от ловилки тень идёт в воду, в глубину. А рыбе кажется, что это загородка. А кефаль - она такая рыба, сворачивать не любит, ей лучше перескочить. Она и через сеть перескочить норовит. Рыбаки это заметили и придумали.

Цыновка-то широкая, кефаль на неё и падает. Некоторые, конечно, попрыгают и уйдут, а больше остаются.

- Вот бы посмотреть! - вздохнул Игорь.

- А что? - оказал Никита. - Возьмём лодки да поедем, как будут ловилки ставить. Их или нынче или завтра ставить будут…

- И табак с арбузами тоже посмотрим, - сказал Коля Горшков. - Я догадался, почему табак сильней на бахче растёт: ползучая листва влагу в земле сохраняет… А она пустит, эта Ксеня?

- Пу-устит! - протянул Славка. - Она всех пускает. Иван Федотыч нарочно к ней на участок ребят гоняет.

- Он говорит, чтобы мы учились, - добавил Никита, - брать с земли всё, что нам положено.

Мы шли ужасно медленно и ужасно шумно. Люди оглядывались на нас. Ребята на ходу договаривались, куда и когда пойти, спорили о том, что.раньше смотреть - «чучелы» или участок Ксении Кесовой. В этой суете я и не заметил, как Серёжа оказался рядом с Никитой. Я только видел, как, теребя его за локоть, Серёжа что-то быстро говорит ему.

- Только мы с тобой в одной лодке поедем, ладно? - разобрал я.

- Ладно, - как ни в чём не бывало, отвечал Никита. - А утром в балку смотаем, тут за станицей. Там у нас…

Но что там у них, я за шумом уже не расслышал.

- Вот что, ребята! - стараясь перекричать их всех, сказал я. - Пожалуй, сделаем всё-таки по-вашему: отдохнём часок - другой да и двинем в Архиповку!

Мгновенно воцарилась тишина. Я видел, как в обращенных на меня глазах недоумение и растерянность быстро сменяются Возмущением и гневом. Сердитее всех смотрел Серёжа. Я представил, какой сейчас поднимется крик.

Но крика не было: я выдал себя, рассмеялся.