Читаем Пионерские были полностью

Пионерские были

— Отряд, становись! Смирно! По порядку номеров рассчитайсь!.. Вольно! — командовал я как дежурный помощник вожатого. — Ребята, решайте, что важнее. Как скажете, так и будет. У меня есть билет на вечер Маяковского. Остаться мне с вами на сборе или…

— На Маяковского!.. На Маяковского!.. — дружно закричали ребята.

Я бегом помчался к музею вдоль несуществующей теперь Китайгородской стены. С трудом протискался у входа через толпу безбилетников. Зал переполнен до отказа. Сидели на ступеньках, стояли в дверях.

Маяковский, коротко остриженный, шагнул на сцену, решительно подтягивая рукава. Как мне показалось, он готовился к драке. И ему действительно на этом вечере пришлось бороться с противниками. Кто-то фальцетом выкрикивал обидные реплики, сыпались ехидные записки. Плюгавенький, лысый человечек прыгнул на сцену и запищал:

— Маяковский, не забывайте: от великого до смешного один шаг.

Маяковский поднялся со стула и, сделав один огромный шаг, встал рядом с ним. Потолок большой аудитории чуть не обвалился от хохота людей. "От великого до смешного один шаг", — хором повторил зал.

Наш вожатый товарищ Маяковский.

Очень шумели в зале, пока Маяковский разил своих противников в ответах на записки.

— Теперь начинаю читать поэму, — гаркнул он.

В зале сразу стало тихо, как зимой в лесу. Все слушали его затаив дыхание. Впервые я узнал, что в поэме "Хорошо!" Маяковский в строчках о взятии Зимнего дворца упоминает имя отца

До рассвета

осталось

не больше аршина,—

Руки

лучей

с востока взмолены.

Товарищ Подвойский

сел в машину, сказал устало:

"Кончено…

в Смольный".

Я сразу запомнил строфу и дома продекламировал ее.

— Папа, ты что-нибудь можешь рассказать про эти строки? — спросил я.

У отца стали хитрые глаза, и он усмехнулся в усы.

— Могу немножко. Маяковский приезжал ко мне. Расспрашивал, как готовилась и совершилась Октябрьская революция в Петрограде. Я ему рассказал, как после взятия Зимнего дворца с двумя винтовками — одну я взял из Военно-революционного комитета, другую отобрал у какого-то юнкера — приехал в Смольный на доклад к Ильичу. Владимир Ильич сидел за столом и писал. Мне не хотелось ему мешать. Я подошел и тихо сказал: "Кончено". Ленин вскинул на меня удивленные глаза: "Как это кончено?! Теперь только все начинается, батенька".

О вечере Маяковского и об ответе отца дома я рассказал на пионерском сборе. Мы в отряде, как в семье, делились всем, что узнавали интересного.

Через год клуб, где собирался наш отряд, переехал в здание ГУМа на второй этаж. По приглашению партячейки сюда приезжал Маяковский.

— Мой долг дать отчет о своей работе партийцам, — говорил поэт. — Хотя я считаюсь беспартийным.

В клубе он читал свою новую пьесу "Баня", направленную против бюрократов и тех, кого ни в коем случае нельзя брать в коммунизм.

Все, кто слышал Маяковского, знают, как мастерски он читал свои произведения — лучше любого актера. В небольшом клубе было тесно его могучему голосу, клеймящему бюрократов, голос рвался из зала на площадь…

Я сидел вместе со старшими пионерами и записывал в блокнот вожатого искрометные фразы Маяковского.

— Черты, роднящие с коллективом коммуны, — гремел голос поэта, — радость работать, жажда жертвовать, неутомимость изобретать, выгода отдавать, гордость человечностью!

Так Маяковский за тридцать лет до появления первых бригад коммунистического труда угадал их заповеди. Прививать коммунистические черты в пионерских характерах помогал нам, вожатым, большой авторитет Маяковского среди пионеров. Когда Москва готовилась к Всесоюзному пионерскому слету, во всех районах проходили семинары.

— Будет ли на слете почетный вожатый товарищ Маяковский? — спросил один вожатый с Красной Пресни.

Ответить было трудно.

В дни подготовки к слету Маяковский отдыхал на юге. Не приехал он и к открытию слета. Кто то иронизировал:

— Беспартийного поэта в порядке партдисциплины в Москву не вызовешь.

Но разве мог Маяковский не вызвать сам себя на слет пионеров! Он приехал и привез подарок не одному пионерскому поколению.

Закрытие слета проходило вечером 25 августа на стадионе "Динамо". Маяковский, высокий, как маяк, с серой кепкой в руке, легко перешагивал через натянутые там и сям канаты.

— Вход тут запрещен! — останавливали его милиционеры.

— Я должен видеть все. Я — газетчик! — оглушал своим басом милиционеров поэт.

На всю жизнь мы, участники слета, запомнили, как при свете прожекторов Маяковский читал нам на стадионе свои знаменитые стихи:

За море синеволное,

за сто земель

и вод

разлейся, песня-молния,

про пионерский слет…

Веди

светло и прямо

к работе

и к боям,