Пионеры Вселенной

Хотелось забыться во сне, но Кибальчич по следственной тюрьме знал, что не уснет… Он стал ходить по камере. От лампы, вделанной в стену над дверью, падали на пол и другие стены уродливые угловатые тени. Они своими дикими очертаниями мешали сосредоточиться. Кибальчич опять подошел к окну и стал смотреть в звездную бездну.

Ему вдруг вспомнились стихи Морозова, которые он слышал на новогодней вечеринке. Бедный поэт сейчас томился где-то в Петропавловской крепости. Кибальчич знал, что месяца за два до взрыва на Екатерининском канале он переходил границу и был схвачен. Вера Фигнер, в которую Морозов был влюблен, ходила к нему на свидание под видом сестры.

«Удивительно, какая отважная женщина, – подумал Кибальчич, – ведь ее могли схватить и посадить в ту же крепость. И не только посадить, а может быть, и повесить. Но она не побоялась… А Софья Перовская? Мне кажется, она осмысленно пошла на Невский, где всего легче было ее поймать. Она решилась умереть вместе с Андреем. Какие женщины были нашими подругами! О, о них будут помнить в веках…»

Кибальчич смотрел на небо, и видения прошлого роились в его голове. Вспомнилась Лиза… последнее свидание на скамейке в саду у Адмиралтейства.

«Где-то она сейчас, эта чудесная девушка? Наверное, уже узнала обо мне и горюет… Как хорошо, что я не связал с нею свою судьбу… О, она поступила бы точно так же, как Фигнер. Она бы пошла на свидание, даже если б это грозило ей гибелью. Славная! Милая! Она и сейчас, очевидно, любит меня…»

Кибальчич встряхнулся и взглянул на далекие звезды.

«Да, стихи… Как это… Кажется, так:

И новою жизнью одеты,
Как прежде, одна за другой
Несутся и мчатся планеты
Предвечной стезей мировой…
И полные к свету влеченья,

Стремясь неотступно вперед,
Свершают на них поколенья,
Как волны, торжественный ход.

А ведь там, на этих звездах, может быть, тоже живут люди. Возможно, так же любят, страдают, борются… и даже сидят в тюрьмах…

Но хочется верить, что звездные люди в своем развитии намного опередили нас, жителей земли… Возможно, что на ближайших планетах, скажем – на Марсе, уже давно уничтожены рабство, деспотизм и разрушены все тюрьмы… О, как были бы счастливы люди земли, если б им удалось взлететь в звездную высь и побывать на соседних планетах!.. Но разве это возможно? Ведь, кроме жалкого воздушного шара, человечество ничем не располагает… Видимо, только люди, обреченные на смерть, могут так горячо мечтать о полете в другие миры. А как это было бы чудесно!»

Кибальчич раскинул руки, словно готовился взлететь в небо. В это мгновение он был во власти мечты. Его глаза горели огнем вдохновения.

«А что, если задуманный мной аппарат приспособить для этой цели? Ведь он мог бы лететь и в безвоздушном пространстве! Сила реакции безусловно способна действовать и там, в безвоздушном пространстве. Идея! Право, идея!..» – Кибальчич возбужденно заходил по камере.

«Жаль, нет ни бумаги, ни чернил, и даже обломка карандаша сейчас не допросишься… Что же делать?

Когда я был свободен, у меня недоставало времени, чтоб думать над проектом. Я всегда оказывался занят. А потом, когда свершилось то, о чем мы мечтали и к чему готовились целых два года, нашло какое-то оцепенение. Я ходил словно лунатик. Все мы чего-то ждали, на что-то надеялись. В эти дни невозможно было думать о том, что не относилось к партии, к нашей борьбе.

Лишь только во время болезни я опять стал размышлять о проекте и, кажется, совсем осмыслил свою идею, но воплотить ее в чертежи у меня не было сил. А сейчас напротив! Сейчас у меня еще есть силы и нет никаких дел. Сейчас я в тюрьме, но я свободен мыслями. Я на краю могилы, но я еще жив и могу творить!»

И Кибальчич вдруг с удивительной ясностью увидел свой замысел, воплощенный в макет. То, что осмысливалось годами и представлялось в виде догадок и предположений, вдруг обрело форму, предстало зримо, осязаемо.

«Где бы взять карандаш, гвоздик, что-нибудь острое?»

Кибальчич опустился на колено и стал ощупывать каменные плиты пола, ища, не запала ли в щель какая-нибудь железка или обломок стекла. Руки нащупали выбоину и в ней каменные крошки. Выбрав маленький острый щебень, Кибальчич поднялся и подошел к стене.

«Стрела-ракета, которую мы запускали с Желябовым, была сделана из обычной трубки, потому и взлетела невысоко. Цилиндру же нужно придать особую форму. Он должен походить на пулю, только следует сузить нижнюю часть, чтоб ограничить выход газов».

Кибальчич поудобней зажал в пальцах щебень и, делая размашистые движения, стал чертить на оштукатуренной стене схему летательного снаряда.

Надзиратель, наблюдавший за ним в волчок, подумал: «Должно, совсем рехнулся малый. То бегал, как ошпаренный, то на стену собирается лезть…»

А Кибальчич, начертив схему и обозначив детали буквами, в изнеможении лег на железную кровать и тут же уснул.

3