Пионовая беседка

Мужчины одобрительно засмеялись. Женщины, си­девшие рядом со мной за ширмой, молчали. Я чувство­вала взгляды, полные неодобрения и презрения. Жен­щины метали их в мою спину, словно кинжалы. Я от­крыла глаза, посмотрела направо и увидела, что Цзе смотрит в щелочку в ширме, и ее ротик сложился так, словно она хотела удивленно воскликнуть. Наверняка мой муж страшен и уродлив.

— Многие из вас пришли сегодня ко мне в гости, но не видели мою дочь, — продолжил мой отец, — но здесь также присутствуют все мои родственники, а они зна­ют Пион с самого ее рождения. — Затем он обратился к моему будущему мужу, открыто признав: — Я не сомне­ваюсь в том, что она будет тебе хорошей женой... но есть одна помеха. Все дело в ее имени. Ее тоже зовут Пион, как и твою мать*.

Отец оглядел присутствовавших мужчин, но он об­ращался к нам, сидящим за ширмой.

— С этих пор мы будем называть мою дочь Тун, что значит «такая же», поскольку она так похожа на твою мать, мой юный друг.

Я покачала головой, не в силах поверить в это. Папа только что навсегда поменял мое имя. Теперь меня зва­ли просто Тун — такая же — в честь моей свекрови, ко­торую я никогда не видела. Но она будет повелевать мной, пока не умрет. Отец сделал это, даже не спросив и не предупредив меня. Мой поэт был прав. Я буду вспо­минать о трех прекрасных ночах всю жизнь, и эти вос­поминания будут поддерживать меня. Но эта ночь еще не подошла к концу, и я не собиралась сдаваться во власть отчаяния.

— Этой ночью мы будем праздновать, — объявил мой отец. Он сделал знак рукой в сторону ширмы, за кото­рой сидели женщины. Пришли служанки, чтобы про­водить нас в зал Цветущего Лотоса. Я оперлась на руку

Ивы, думая, что она отведет меня в мою комнату, но тут ко мне подошла мама.

— Этот вечер для тебя особенный, — сказала она, но красота ее слов не смогла скрыть гнев, который слы­шался в голосе. — Ива, позволь, я сама отведу дочь в ее комнату.

Служанка отпустила меня, и мама взяла мою руку. Я не знаю, как ей удавалось казаться такой нежной и прекрасной, в то время как ее пальцы терзали мою плоть сквозь шелковую ткань туники. Женщины расступи­лись, чтобы хозяйка усадьбы семьи Чэнь отвела свою единственную дочь в женские покои. Они последовали за нами, спокойные, словно ленты, которые развевают­ся на ветру. Они не знали, что я сделала, но, очевидно, я была там, где мне не следовало быть, потому что все они могли видеть, что мои ступни — потайная часть женс­кого тела — были запачканы.

Не могу сказать, почему я обернулась, но я сделала это и увидела, что маленькая Цзе идет рядом с Ракитой. Уголки рта моей сестры едва заметно поднялись вверх, свидетельствуя о самодовольной радости победы, но Цзе была слишком мала и простодушна, чтобы скры­вать свои чувства. Ее лицо покраснело, губы плотно сжались, а движения были неуклюжи, словно она едва сдерживала гнев. Я не понимала, что случилось.

Мы подошли к залу Цветущего Лотоса. Мама оста­новилась на минуту, чтобы сказать гостьям, чтобы они отдыхали и что она вернется через несколько минут. За­тем, ни слова не говоря, она провела меня в мою комна­ту в покоях Незамужних Девушек, открыла дверь и ле­гонько втолкнула меня внутрь. Когда она закрыла ее, я услышала нечто такое, чего никогда не слышала раньше. Это был скрежет металла. Я попыталась открыть дверь, чтобы посмотреть, что она сделала, и только тог­да поняла, что мама впервые использовала один из ее ключей, чтобы запереть меня.

Мама злилась на меня, но ее гнев не мог изменить сло­ва, которые мой поэт прошептал мне на ухо, или ощуще­ния, запечатленные на моей коже, где он касался меня пионом. Я вытащила веточку ивы, что он дал мне, и по­гладила ею щеку. Затем положила ее в ящик комода. Я сняла туфли с влажных ступней и перевязала их чистой тканью. Из моего окна я не могла видеть небесный мост, соединяющий Ткачиху и Пастуха, но я по-прежнему ощущала на волосах и коже запах шиповника.

Закрытые двери, открытое сердце

Мама никогда не спрашивала меня, почему мои туфли, юбка и чулки были влажными и запачканными грязью. Служанка унесла мои вещи, но так и не принесла их. Меня не выпускали из комнаты. Проведя несколько недель в заточении, я начала заду­мываться о том, что меня окружало. Но сначала я просто грустила, сидя в комнате, и горевала о том, что мне не с кем поговорить. Даже Иве нельзя было приходить ко мне. Она только приносила мне еду и воду для умывания.

Я часами сидела у окна, но могла видеть только ма­ленький кусочек неба и внутреннего дворика. Я листала мои копии «Пионовой беседки» и долго раздумывала над сценой «Прерванный сон», пытаясь понять, чем Линян и Мэнмэй занимались в каменном гроте. Мысли о незнакомце не покидали меня ни на минуту. Чувства, которые переполняли грудь, лишили меня аппетита. Мне казалось, что в голове у меня совершенно пусто. Я постоянно размышляла о том, сумею ли я скрыть свои чувства, когда мне будет позволено выйти из комнаты.