Пионовый фонарь

– Барин не ложится… – сказала О-Току и запнулась.

– Вы бы легли, барин, а то барышня лечь не может…

– Сейчас ложусь, – сказал Коскэ. – Не беспокойтесь, не обращайте на меня внимания.

– Очень уж вы серьезные, – проворчала кормилица, – и стесняетесь все… Спокойной ночи.

– Вы бы хоть немного прилегли, – попросила О-Току.

– Сначала ложитесь вы, – сказал Коскэ.

– Бабка! – позвала О-Току.

– Вот наказание-то… Послушайте, извольте ложиться!

– Бабка!

Коскэ наконец очнулся и почувствовал угрызения совести. Он лег, склонив голову на подушку, и между молодыми завязалась первая любовная беседа, за которой они полюбили друг друга навечно. А на следующий день, еще затемно, Коскэ стал готовиться к отъезду. Аикава уже был на ногах.

– Эй, бабка! – суетился он. – Все готово? А как завтрак? Горячий? Я пошлю Дзэндзо проводить Коскэ до Итобаси… Вынеси-ка вещи в прихожую! Господин Коскэ, завтракать!

– Доброе утро, батюшка, – сказал Коскэ, выходя в гостиную. – Доброе утро, барышня… Еду я далеко и писать вам часто, наверное, не смогу… Что меня беспокоит, так это ваше здоровье, батюшка. Берегите себя, пока я не вернусь, выполнив свой долг. Хочу увидеть радость на вашем лице, когда покажу вам головы врагов.

– И вы берегите себя, – сказал Аикава. – Отправляйтесь в добрый час, и счастливого вам пути… Много хочется сказать вам, да сами видите, как я волнуюсь. Нет, ничего больше не скажу… Дочка, что ты меня за рукав все тянешь?

– Когда мой господин вернется, батюшка? – робко спросила О-Току.

– Экую несуразицу говоришь! Ведь не маленькая уже… Твой муж уезжает, чтобы отомстить за своего господина, а не на богомолье в храм Исэ или там на прогулку… Вернется не прежде, чем отомстит… Ну вот, чего же ты плачешь?

– Ну хоть примерно, когда он вернется?..

– Не знаю. Может быть, через пять лет, а может быть, и через десять…

– Значит, не будет он дома пять или десять лет… – проговорила О-Току и горько заплакала.

– Ну-ну, перестань, – сказал Аикава. – Отомстить за господина – это славный долг самурая. Ты спасибо скажи, что у тебя такой достойный супруг… У нас праздничные проводы, зачем же ты не улыбаешься? Смотри, господин Коскэ разлюбит тебя. Подумает, раз ты плачешь, да еще дочь небогатого самурая, значит, ты слаба, у тебя нет мужества. Господин Коскэ, она еще сущий ребенок, не обращайте внимания… А ты чего еще расплакалась, бабка?

– Жалко расставаться, вот и плачу, – сказала кормилица. – Да вы и сами плачете…

– Я старик, мне можно, – пробормотал Аикава, вытирая слезы.

– Прощайте, будьте здоровы, – произнес Коскэ и вышел в прихожую.

Он стал обувать варадзи, когда к нему подползла на коленях О-Току, вцепилась в его рукав и, глядя на него полными слез глазами, прошептала: «Берегите же себя…» Коскэ приласкал ее и поспешно вышел в сопровождении Дзэндзо.

Глава 16

Когда Хакуодо Юсай откинул покрывало с постели Хагивары Синдзабуро, волосы его встали дыбом от ужаса и по всему телу с ног до головы побежали мурашки. И недаром! Хагивара был мертв, и смерть его, наверное, была страшной. Лицо у него было серое, как земля, зубы оскалены, а пальцы скрючены, словно он хватался за воздух. Тут же в постели, вцепившись ему в горло костяными руками, лежал развалившийся скелет, череп валялся у изголовья. Хакуодо был потрясен.

– Что же это такое, Томодзо… – проговорил он. – Мне шестьдесят девять лет, но такой страх я вижу впервые в жизни. В китайских романах часто пишут о том, как женились на лисах, встречались с привидениями… Чтобы этого не случилось здесь, я и попросил помощи у господина Рёсэки, настоятеля храма Симбандзуй-ин. Он одолжил господину Хагиваре чудодейственный талисман, который господин Хагивара с тех пор все время носил на шее. Нет, видно, от судьбы не уйдешь, сделать ничего было нельзя… Томодзо, сними у него с шеи талисман.

– Нет уж, увольте, – сказал Томодзо. – Я боюсь.

– Иди сюда, О-Минэ!

– Я тоже боюсь, не буду!

– Ну хоть щиты на веранде раздвинь!

Щиты раздвинули. Хакуодо сам снял с шеи мертвого Хагивары белый матерчатый кошелек, вытряхнул из него ларец, покрытый черным матовым лаком, поднял крышку ларца – и что же? Вместо талисмана «кайоннёрай» из литого золота в ларце оказался неизвестно как и откуда взявшийся глиняный бог Фудо, покрытый медной фольгой. Хакуодо опешил.

– Томодзо, – сказал он. – Его украли.

– Я что-то не пойму, о чем вы говорите, – сказал Томодзо.

– Здесь был несравненной благодати талисман «кайоннёрай». Это предмет такой святости, что весь мир тьмы в страхе отступает перед ним. Господин Рёсэки из сострадания одолжил его господину Хагиваре, и господин Хагивара носил его на шее, не снимая… Как же его подменили? Что за чудеса?

– Поистине чудеса… – согласился Томодзо. – А мы-то ничего не знали. Как вы говорите? «Канон…»

– Слушай, Томодзо, – решительно сказал Хакуодо. – Я не могу тебя подозревать, но в доме господина Хагивары живем только мы с тобой. Не думаю, чтобы украл ты… А впрочем, если человек присваивает чужое, это непременно отражается на его обличье. Покажи мне твое лицо, Томодзо, я хочу исследовать его.