«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

«Всем-то он сын», ха. И Врату-то Валову, и мужикам… Интересно, почему так выходит, что сыновья столь часто оказываются у отцов, если в семье что пошло не на лад? Наверное, боязнь, что «женское воспитание» сослужит дурную службу. Да и вообще, оно понятно: отец и прокормить может, и делу своему обучить. А как же вот, говорят, матери детей своих сильнее любят, ласкают их?

Ну так а что толку обласканным ходить, да без еды?

Непонятно вот что: если матери детей сильнее любят, как соглашаются их отдать? Мать Скопцова, положим, в могилу сошла, а вот мать Валова спокойно сына оставила, а сама куда-то сгинула (Драмину не рассказывали). Гныщевич матери своей не видал. Даже матушка Хикеракли его не настояла с собой забрать, когда хозяева к другим Копчевигам в Старожлебинск её отослали. Вроде бы оно и к лучшему всё, но как они так могут, Драмин не понимал.

Тосковал ли он сам по материнской ласке? Куда ему. Он свою мать очень плохо помнил, совсем малой ещё был, когда тоже пропала — померла, видать, в канаве какой. Но сперва ходила с ним и отцом по городу, песни вроде пела. И не было в ней ни капли ласки, только дёргалась она иногда странно. Выходит, и тосковать не по чему. А впрочем, Драмину-то и дела отцовского не досталось.

Или досталось? Тогда, давно, когда Драмин ещё совсем малой был, отец бродил по городу с шарманкой, а мать, выходит, пела. Потом мать пропала, и отец шарманку забросил. Загорелся страстью показывать кукольные представления, а вертел кукол как раз Драмин. Вертел складно, денег перепадало, да только всё как-то мимо них с отцом, а тоже в какую-то канаву. Отца тогда Драмой и прозвали.

Однажды кукольник Драма умер, сыну его (это Драмину то есть) всего годков восемь было. Ночевали они тогда в одном доходном доме в Людском, но не в самом доме, конечно, а в сторожке, им у входа кушетку приставляли. Просыпается Драмин — а отец холодный уже.

Драмин страшно испугался, убежал оттуда, ничего не взяв, да так никогда возле того дома и не показывался. Почему-то ему померещилось, что его в этом деле как-то обвинят, а потом за это куда-нибудь определят — и он не знал куда, но всё равно было страшно. По здравом рассуждении и хорошо, что сбежал, все бы только озадачились, чего с ним делать.

И во всём-то свете был у него один только Хикеракли — они, любители бродить по улицам, годом раньше того познакомились. Отец бегать не запрещал, только плакал, если куклы к сроку починены и оснащены не были. Но Драмин справлялся быстро, а потому всё у него спорилось. Хикеракли учил его лазить по чердакам, а он Хикеракли — «тайно» зашивать прорехи на коленях.

Услышав про смерть Драмы, Хикеракли деловито заявил, что «есть у него на уме одна, как говорится, ма-хи-на-ци-я, сам предложить хотел».

И привёл Драмина в дом к Валовым, а Врат Валов возьми да и прими того в подмастерья (как-то же убедил его восьмилетний Хикеракли!). Воспитал как собственного сына.

И вырос тот в чужом доме чужим человеком воспитанный. А теперь невольно думал: не в одной кровной связи дело, не на одной родственности жизнь держится. Иногда даже хотелось как-нибудь в людские головы залезть и втолковать им это, чтобы те, у кого не сложилось, поменьше мучились.

«А что, нешто ты Валова-старшего как всамделишного отца любишь?» — спрашивал Хикеракли.

«А шут знает», — пожимал плечами Драмин.

И шут знал, потому и спрашивал, как обычно, в точку, а ответа не требовал.

Когда дверь «кабинета» открылась и вошли господин наместник с Гныщевичем, Драмин очень обрадовался: эк его в какие дилеммы занесло, пока скучал.

Господин наместник — человек уже почти пожилой и деревянный, как сухостой, с неудовольствием покосился на растопленный камин. В расшитом камзоле, при ленте с орденом, в тончайших перчатках вид господин наместник имел чрезвычайно официальный; длинный нос его неодобрительно морщился.

Гныщевич же, даже ради инспекции не отказавшийся от своей извечной шляпы, держался как-то скомканно, пригнувшись, а шляпу эту — о ужас! — сжимал в руках.

— Драмин, Никит Ладович, — отрапортовал он, — старший бригадир отдела сборки.

— Что ж у вас, все начальственные должности заняты юнцами? — холодно осведомился господин наместник.

— Никак нет-с, но обучаем молодых специалистов, дабы развиваться на благо городу, — ещё сильнее сжался Гныщевич. — Водочки? — подобострастно прибавил он.

— На службе не пью, — неприязненно отозвался господин наместник.

Драмин от этой сцены почти опешил. Он успел, надо признать, проникнуться к Гныщевичу своеобразным уважением — иначе почему его так покоробило это откровенное лизоблюдство? Верил, выходит, что Гныщевич и с высочайшим чином будет держаться в привычной уверенной манере. Что в нём не только гонор есть, но и какой-никакой стержень.

Как его теперь перед мужиками-то защищать?

— Вы, насколько могу судить, активно развернулись, дров не жалеете, — поручкаться с Драминым господин наместник не снизошёл, — из чего я делаю вывод, что инспекция была верным решением. Контракт на металл перезаключили?