Желая дать какой-нибудь знак отличия своим шутам, которых у него было свыше шестидесяти, Петр I-й учредил для них ленту «золотой шпоры», которую они носили на третьей пуговице. Каждая такая лента стоила им 60 рублей. Как-то прежде Пётр приказал написать портреты со всех своих девяноста девяти шутов и повесил их в большой дворцовой зале, оставив место для сотаго. Портреты были размещены сообразно прирождённым и приобретённым качествам своих оригиналов. Между ними был особый отдел и таких, которые принуждены были одеться шутами за провинности по службе. Царь любил забавляться с шутами; в весёлыя минуты он давал им разные титулы и звания. Так в Москве один из них был провозглашён царём Самоедов. Церемонию коронования отпраздновали с большим великолепием. Двадцать четыре Самоеда, с целым стадом оленей, явились на поклонение к своему новому царю. Другому шуту Пётр подарил остров Даго и велел изготовить грамоту на владение им. Когда, по смерти Петра, пожалованный стал требовать острова, то ему отказали, на том основании, что грамота была неудовлетворительная: ибо Пётр, вместо государственной печати, приложил к ней рубль.
Дело было на свадьбе всешутейшего патриарха. После нескольких часов танцеванья император начал со всеми стариками один танец, которого я не могу назвать. Их было 8 или 9 пар, а именно император с императрицею, великий адмирал, новобрачный, вице-канцлер, князь Валашский, генерал князь Голицын и другой князь Голицын, брат его, который исправлял должность маршала. Все они должны были танцевать с молодыми дамами. Старый генерал-майор Бутурлин и генерал-майорша Балк составляли девятую пару. Император, будучи очень весел, делал, одну за другою, каприоли обеими ногами. Так как старики сначала путались и танец поэтому всякий раз должно было начинать снова, то государь сказал, наконец, что выучит их весьма скоро, и затем, протанцевав им его, объявил, что если кто теперь собьётся, тот выпьет большой штрафной стакан. Тогда дело пошло отлично на лад; но лишь только танец кончился и бедные старики, запыхавшиеся и едва стоявшие на ногах от усталости, сели отдыхать, как император снова начал танцевать польский, в котором они, не успев даже порядочно усесться, опять должны были участвовать, чем наконец утомил их до того, что они, наверное, не оправились и на другой день. Вслед за тем его величество хотел начать менуэт с императрицею, но так как она отказалась, боясь, может быть, чтобы это ему не повредило и, вероятно, сама чувствуя усталость, то он взял её под руку, пожелал всем спокойной ночи и уехал с величайшею поспешностью.
Нельзя, однако, не вспомнить при этом, что и при других дворах в XVII и XVIII столетиях встречались потехи, свидетельствующие о свойственном тем временам вкусе, не подходящем к нашим нравам и наклонностям. Избавившись от чопорности прежнего этикета, господствовавшего в Кремле, но не успев усвоить себе утончённость нравов западноевропейского высшего общества, русский двор при Петре мог легко предаваться увеселениям, отличавшимся грубыми шутками, буйным разгулом, необузданной игрой воображения.
[Император] начал шутить с какими-то полусумасшедшими супругами. Из них жена жаловалась на очень дурное обращение с ней мужа, на что его величество отвечал ей, чтоб она сама хорошенько отколотила его; но так как та отказывалась от этого, то он схватил её руку и славно ударил ею мужа по уху; однако ж после того, для шутки, велел и ему бить жену; почтенный супруг не поцеремонился и влепил ей пару таких жестоких оплеух, что императрица, движимая состраданием, сильно разбранила его и, не шутя, требовала, чтоб он впредь лучше обращался с женою.