Иностранец приносит алмаз к Монарху и предлагает, не угодно ли Его Величеству купить. Но Великий Государь, взяв алмаз в руки и несколько посмотря на него, сказал: «Не простительно бы для меня было, на покупку бесполезной вещи, тратить значительную государственную сумму», – и, отпустя его с тем камнем, сказал окружавшим его: «Одно безумие оценивает столь дорого эти блестящие безделки, а суетность, спутница безумия, возбуждает желание украшать себя ими; но это 6езумие и эта суетность так далеко простираются, что ежели бы нашёлся алмаз с ручной жернов, то, кажется, что, невзирая на его тяжесть, повесили бы и его на шею… Cиe есть доводом нашего безумия, что даём мы предпочтение таким вещам, кои имеют в себе только то достоинство, что привозятся издалека. Рассудок сказывает, что вещь полезная, хотя бы родилась и в нашей земле, больше имеет в себе важности для нас, нежели бесполезная, привозимая из Индии!».
«Он пил неимоверно много»
В торжественные дни летом в своём Летнем саду перед дворцом, в дубовой рощице, им самим разведённой, он любил видеть вокруг себя всё высшее общество столицы, охотно беседовал со светскими чинами о политике, с духовными о церковных делах, сидя за простыми столиками на деревянных садовых скамейках и усердно потчуя гостей, как радушный хозяин.
В забавах Петра главное место занимало вино. Богатырское сложение и здоровье Петра позволяли ему предаваться пьянству безнаказанно. Он пил неимоверно много сам и любил, чтобы те, которые присутствовали на пирах и празднествах, не отставали от него.
Но его хлебосольство порой становилось хуже демьяновой ухи. Привыкнув к простой водке, он требовал, чтобы её пили и гости, не исключая дам. Бывало, ужас пронимал участников и участниц торжества, когда в саду появлялись гвардейцы с ушатами сивухи, запах которой широко разносился по аллеям, причём часовым приказывалось никого не выпускать из сада. Особо назначенные для того майоры гвардии обязаны были потчевать всех за здоровье царя, и счастливым считал себя тот, кому удавалось какими-либо путями ускользнуть из сада. Только духовные власти не отвращали лиц своих от горькой чаши и весело сидели за своими столиками; от иных далеко отдавало редькой и луком. На одном из празднеств проходившие мимо иностранцы заметили, что самые пьяные из гостей были духовные, к великому удивлению протестантского проповедника, никак не воображавшего, что это делается так грубо и открыто.
Среди приближённых Петра даже женщины должны были подчиняться правилу пить без меры. Пётр любил, чтобы вокруг него всё было пьяно. Особенное удовольствие доставляло ему видеть пьяными женщин.
Пьянство было страшное…
Но особенно любил Пётр веселиться по случаю спуска нового корабля: новому кораблю он был рад, как новорождённому детищу.
Его величество был в отличном расположении духа, и потому на новом корабле страшно пили.
В тот век пили много везде в Европе, не меньше, чем теперь, а в высших кругах, особенно придворных, пожалуй, даже больше. Петербургский двор не отставал от своих заграничных образцов. Бережливый во всём, Пётр не жалел расходов на попойки, какими вспрыскивали новосооружённого пловца. На корабль приглашалось всё высшее столичное общество обоего пола. Это были настоящие морские попойки, те, к которым идёт или от которых идёт поговорка, что пьяным по колено море.
В галерее хоть было и довольно тесно, однако ж туда все-таки пригласили всех иностранных корабельщиков, для которых была приготовлена одна из маленьких смежных комнат. Люди эти немало гордятся тем, что могут также являться на все празднества.
Катеринушка, друг мой сердешнинкой, здравъствуй! Письмо твоё и фрукты я чрез Шепелева получил, за что благодарствую. А что сумневаесся о мне: слава Богу, здоров и не имею болезни, кроме обыкновенной с похмелья: иcтинно, верь тому. <…>
Из Оранибома, в 6 д. августа 1721.