Пиппа ищет неприятностей

– Дяденька Пончик, – изобразила я жалостливую физиономию. – Вы можете взять себе Шорьку? Он смирный, вы его за пазуху суньте, он тихо-тихо будет сидеть! – Я вытащила зверька за шкирку. Он весь обвис, изображая из себя мертвого шорька. Но кто ж ему поверит? – Он мокрое не любит. А у меня плаща нету.

Я снова напрягла жалостливые мышцы лица. Пончик смотрел на Шорьку и оттаивал. Шорька – он такой, он слезу у кого хочешь выдавит!

– Ладно! – согласился воин, подхватил широкой ладонью несчастную мохнатую тушку и сунул за пазуху под шнуровку. Цыкнул, и когда вытаскивал руку, на рубашке остался темное пятнышко крови.

– Это вас Шорька цапнул?! – я показала на ворот.

– Плот, – он глянул на руку и перевел взгляд вниз, на плавательное средство у наших сапог.

– Кровожадный плот, – согласилась я. – Ой, это что? – опустилась и покорябала предварительно проколотым пальцем по щели между бревнами.

– Что?

– Показалось! Думал, иглы чисибуна, – поднялась я. – Думал, вдруг вы он их поранились, дяденька Пончик? Ой, ну я побежал! Присмотрите за Шорькой, ладно?

И помчалась назад, к остальным, настраиваясь на худшее. Но маг я или чисибун облезлый? Со своей-то специализацией не должна я сдохнуть под кустом от простуды…

Тем более что с моей везучестью цхерки сожрут меня раньше!

Однако на месте меня ждала другая напасть. Дикий друг решил проявить благородство и взять под своё крыло. Точнее, под плащ. Нужно срочно учиться ездить верхом! Прям очень срочно. Вот доеду до столицы и озадачусь. Сразу! Только адресата найду. И прямо на первой же попавшейся лошади начну учиться!

Дождь усиливался, холодный ветер взметал ещё не до конца прибитый песок с берега и норовил швырнуть его в лицо. Я отбежала к лесу и спряталась под кроной крепкого дерева. Капли долетали и через нее, но хотя бы сплошной стеной не лило. Повозку загнали на плот и веревкой закрепили к поперечной жерди мерёжу. Пончик оттолкнулся от берега, и потом, когда зашел достаточно далеко, столкнул ловушку с рыбой в воду.

Дикий подогнал «транспорт» к самому дереву, протянул ко мне руки и втянул на лошадь, усаживая боком перед собой, будто барышню.

– Так девчонки ездят! – возмутилась я.

– Так ты умеешь ездить верхом? – глядя на меня сверху вниз, в пугающей близости поинтересовался командир.

– Нет, – я испугалась, что мне всё же придется скакать одной, под проливным дождем. Представила, как соскальзываю с такой немалой высоты лицом в грязь, и желание спорить резко пропало.

– Тогда не мешайся. Держись за меня крепко.

Под плащом было тепло и уютно, и пахло как-то по-особому. Когда жеребец тронулся, меня отшатнуло к груди Дикого, и я услышала, как безумно бьется его сердце. Командир старался меня мягко страховать с двух сторон, и время от времени бросал в мою сторону короткие взгляды. И тут мне впервые в голову пришла мысль, что, возможно, маскировка не столь хороша, как хотелось бы. Возможно, Дикий догадался, кто я. Возможно, это всё – не забота о мальчишке, а знаки внимания барышне.

От одной этой мысли под плащом вдруг стало жарко. А развилка ног Дикого, куда прижималось моё бедро, стала такой горячей, что я боялась обжечься. И рука, которая лежала на спине седока, тоже раскалилась.

Я попыталась убедить себя в обратном, что мне это только причудилось, но как назло память подсказывала всё новые и новые доказательства в пользу моего разоблачения.

Но он же не может знать наверняка? Он же может только догадываться? Значит, я продолжаю делать вид, что ничего не случилось. Хорошее решение.

И я прильнула щекой к горячей груди. А что? По-другому я просто под плащом не помещалась. И прижалась к нему покрепче – чтобы меня из седла не вышибло. И стала мечтать.

Вот хорошо бы я была смелая, решительная красавица Атайнин – а она должна быть красавицей. А Дикий – тот самый автор дневника. И Дикий влюбляется в меня – то есть в Атайнин, а она скрывает своё истинное лицо и чувства под флаобским платком. И Дикий страдает от неразделенной любви, а я, я – Атайнин, храню гордое молчание. Потому что мы не равны. У нас нет общего будущего. Он – из одного мира, я – из другого. И тут он встает на колено, вынимает кинжал и приставляет его к сердцу и говорит: «Филип… – в смысле, Атайнин, я не могу жить без тебя и твоей любви, я скорее убью себя!» И тут я – то есть Атайнин, падаю на колени рядом с ним и говорю: «Не нужно, Дикий, живи ради меня!»

И тут у меня потекли слёзы, так стало нас – то есть их – жалко. Я шмыгнула носом и быстро отерла влагу со щёк.

– Тебе больно? – наклонился ко мне Дикий.

– Нет, это дождь, – соврала я. И огляделась.

Мы ехали поверху, вдоль берегового обрыва. Высунув голову из-под плаща и тут же промочив волосы, я увидела плот, которым управлял Пончик. Внизу просматривались три капюшона. Над обрывом, кроме Дикого, скакал только Клык, так что моё моральное падение командиру на колени никто не видел. Это радовало. Я обратно спрятала нос в плащ.