Пир

В винном погребе Сержа Ро было прохладно. Заплесневелые штабеля бутылок под кирпичными сводами, как и в Бургундии, вызвали у Оли чувство надежного покоя. Но пить вино она не смогла. Бокал с рубиновым «Comalin» весил тонну смерти, поворачивался, наплывал, заслоняя все привычно-безопасное; его густой зловещий блеск заставлял Олино сердце замирать.

Зато Алеша в погребе напился так, что Оле пришлось до поезда тащить его на себе.

Ночью в отеле, отдаваясь все еще не протрезвевшему Алеше, Оля смотрела в пегий от огней потолок и пыталась понять, что с ней происходит:

«Может, я просто переутомилась? Или это шок от Запада? Писала же Марина Влади, что Высоцкого в Берлине на Курфюрстендамм вырвало, когда он западное изобилие увидел. И кричал: „Кто же выиграл войну, твою мать?!“ Или мы слишком быстро едем… Или это беременность такая странная… Значит, рожу…»

Но через два дня в Риме пришла менструация. И Оле стало совсем плохо. Не евши ничего уже трое суток, она лежала в отеле, дремала и пила воду. Алеша позвонил отцу в Москву, тот связался с российским посольством, и вскоре хмурый русский доктор щупал слабый пульс Оли. Осмотрев ее, он вышел в коридор на переговоры с мужем.

– Может – простое переутомление, а может, и МДП, – неопределенно потер доктор свою толстую переносицу, разговаривая с Алешей в коридоре отеля.

– А как же нам… с экскурсиями? – задумался Алеша, глядя на репродукцию рисунка Леонардо в аляповатой рамке.

– Вот что, коллега. Я вашей супруге вколю седуксена с барбитальчиком. Пусть проспится глубоко. А с утра дадите ей реланиума. Но в Москве обязательно сходите к психиатру.

Оля проспала 14 часов и встала спокойной и отдохнувшей. Алеша дал ей таблетку, она приняла и, не завтракая, отправилась с ним на экскурсию по городу.

– Будем считать, что у меня диета, – пошутила она.

Но к вечеру она сильно устала, и ей страшно захотелось есть.

– Закажи мне в номер тост какой-нибудь и чай, – попросила она.

Алеша заказал. Оля посмотрела издалека на разрезанную вдоль булку с торчащим краем ветчины и чашку с чаем.

– Слон, выйди, пожалуйста.

Алеша поцеловал ее и вышел.

«Чего я, в самом деле? – Оля исподлобья смотрела на еду. – Иди, возьми и ешь».

Она твердо пошла к столу. Но после двух шагов ноги ее стали пластилиновыми, и этот пластилин вязкого страха стал плавиться. Смертельный тост, осклабившись, показывал ей мертвый свинцовый язык. Оля рухнула на кровать и разрыдалась.

– Зайка, как? – Алеша через некоторое время заглянул в дверь.

– Убери… унеси… – всхлипывала она.

Алеша вынес еду в ванную, присев на унитаз, съел тост, запил чаем, дожевывая, вернулся в комнату.

– Я одна полежу… – смотрела Оля мокрыми глазами в белую стену с дешевым покрытием.

Алеша присел к ней на кровать, вытер ей щеку.

– Слушай, а если глаза завязать?

– Я одна полежу, – повторила она.

– Я схожу на площадь, ладно?

– Ага.

Алеша вышел.

«И главное – здесь… по закону мирового свинства… За что мне?» – трогала она стену.

Слабость после рыданий опять потянула в сон.