Пир князя Владимира

К их приходу Марика привела себя в порядок. Дверь она им открыла спокойная, волосы были аккуратно собраны в небольшой пучок на затылке, черная блузка подчеркивала бледность лица. Она молча посмотрела на Никиту, на внучку, прямо им в глаза. Достала из-за пазухи деревянную фигурку, было видно, что сделана она недавно, не покрыта лаком, не покрашена. Блузка осталась расстегнутой, но она этого и не заметила.

– Вот, утром нашла под дверью.

Искусно вырезанный из дерева конь в прыжке, всадник, в одной руке держащий повод коня, а в другой – небольшой крест, такой как носит внучка Марики. Она поставила деревянную фигурку на полку. Рядом со змеем, тоже из дерева, который стоял здесь с тех пор, как Никита себя помнит.

– Настал час, – сказала Марика, рассеянно крутя в пальцах седой волос, снятый ею с рукава, – соединить время. Когда люди теряют веру, все разрушается. Любое сообщество без веры, малое ли, большое ли, все равно что человек без хребта. Моя мать, когда лечила скотину, говорила: «Если не время умирать, выздоровеет». Так же и с людьми, где-то гибнут в безверии, а где-то спасаются. Ты – хранительница, дочь хранительницы, внучка хранительницы. Третья в этом ряду. Настал час времени соединиться с временем. Никита, такая встреча времен однажды уже была в моей судьбе, именно так родилась ты.

Внучка было собралась что-то спросить, но она резким движением руки остановила ее:

– Не спрашивай, просто будь открытой. И жди.

Прикрыла глаза веками и продолжала говорить, как бы в полудреме обращаясь к самой себе:

– Пути Его неисповедимы. Когда сложатся условия, время соединится с временем, прошлое с настоящим, а будущее откроется. На этом стыке встретятся мужчина и женщина, их ведут знаки. И в этих двоих, которые как одно целое, замысел Божий претворится в жизнь. Как у меня и Дукатина. Но я была всего лишь хранительницей.

Не открывая глаз, она положила руку на плечо внучки:

– Все исполнится через тебя.

И тут же выпроводила их из дома, пока они не пришли в себя и не начали задавать вопросов. Ласково вытолкала на полутемную лестницу, сказав, что ей необходимо отдохнуть. И тут же закрыла дверь и повернула в замке ключ.

Спускаясь по лестнице, они растерянно переглядывались, время от времени останавливаясь и отрывочными фразами пытаясь дополнить то, что им коротко сказала Марика. И вдруг замерли на месте как вкопанные.

Наверху, у себя в комнате, Марика запела. По прошествии стольких лет.

Безродный

– Расскажи мне о себе.

Зима была на исходе, последние ее завывания кружили вокруг парка. Он замотал свой шарф, мягкий и эластичный, вокруг ее плеч, зафиксировав руки вдоль тела.

– Ты связана. Что будешь делать?

Она, продолжая идти, пыталась освободиться и не позволила ему отвлечь себя от темы. Она не получила ответа на свой вопрос. На запястье ее левой руки давили часы. Она глазами искала его взгляд, обращенный к остаткам снега, к кучкам мелкого белого порошка в промерзших углублениях вокруг кустов и изредка попадающихся камней.

– Расскажи.

– Что? Ты все знаешь, рост, вес, размер обуви сорок четвертый. Художник. Цвет волос и глаз виден из приложения.

Рассказ был в его глазах, сконцентрированный в картинах, мысль легко трансформировалась в чувства. Тем не менее она хотела получить ответ.

– Кто у тебя есть?

– Меня вырастила бабушка. С тех пор как ее не стало, нет никого.

– Значит, я тебе никто. Ладно, рассказывай о своей бабушке.

– Что тебе рассказать? Она была русская. В Белград попала давно, в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, с несколькими художниками, независимыми, не склонными к компромиссам. Когда я остался без родителей, она обо мне заботилась. Пожалуй, это все.

– А твои родители… что с ними случилось?

Мгновение неловкости, засыпанное пеплом воспоминание об утрате… и прощение в голосе.

– Страсти, должно быть, жизнь их развела… Каждый пошел своей дорогой, не оглядываясь, еще когда я был маленьким. И теперь они где-то… каждый в своей жизни.

Ей представился мальчик, гордый и твердый, накрывшийся с головой одеялом и глотающий в темноте слезы; ему некому пожаловаться на несправедливость, а ведь ребенку так легко нанести боль даже случайно; расти всегда больно, кожа становится тесной и лопается, если ее не загладить любовью, остаются шрамы. Ее голос угас до шепота.

– Как ты это переносил? Трудно было? Мать – это всегда любовь и утешение. Тебе ее не хватало?

– Оставь…

Дохнул ветер и засыпал их сухим, игольчатым, белым.

* * *

– Я сразу догадалась, что ты художник, когда ты принес эту картину. Но как ты смог?.. Ведь это же я на ней…

Теперь он обвил ее шарфом вокруг талии и пытался завязать его бантом, но этому мешала толщина ткани. Руки художника завершили ряд ловких движений магическим сплетением пальцев, которого она не успела заметить, и все-таки завязали шарф узлом.

Он играл с ней, словно его забавляет ее серьезность. «К чему ей что-то рассказывать, – думал он. – Поймет и сама, если еще не поняла…»

– Эх, как… Картины задают вопросы, но они же дают ответы тому, кто умеет видеть.

– А ты веришь, что я могу видеть?

– Сама знаешь. А ты можешь?