Пир стервятников

– Да. Два брата, три сестры. Я был самым младшим. – Младшим и нежеланным. Лишний рот, большой парень, который слишком много ел и быстро вырастал из своих одежек. Неудивительно, что его продали бородатым жрецам.

– А я был старшим, но Морс и Оливар умерли еще в колыбели, и я не надеялся больше, что у меня будут братья. Мне было девять, когда родилась Элия, и я служил оруженосцем на Соленом Берегу. Когда туда прилетел ворон с известием, что мать разрешилась на месяц раньше срока, я был уже достаточно большой и понимал, что дитя не выживет. Лорд Гаргален сообщил мне, что у меня родилась сестра, я же ответил, что она все равно скоро умрет. Но она выжила по милости нашей небесной Матери, а год спустя на свет, вопя и брыкаясь, появился Оберин. Я был взрослым мужчиной, когда они плескались в этих прудах, – однако вот я сижу здесь, а их больше нет.

Арео не знал, что сказать на это. Он всего лишь солдат, и этот край с его семиликим богом даже после стольких лет остался чужим для него. Служить. Повиноваться. Защищать. Он принес эти обеты в шестнадцать лет, в тот день, когда взял в жены свою секиру. Простые обеты для простых душ, как говорили бородатые жрецы. Его не учили утешать горюющих принцев.

Он все еще подыскивал слова, когда на террасу, в каком-нибудь футе от принца, опять шлепнулся апельсин. Доран сморщился, как будто этот звук причинил ему боль, вздохнул и сказал:

– Довольно. Оставь меня, Арео. Я хочу еще немного посмотреть на детей.

Солнце село, стало прохладно, дети ушли в дом ужинать, а принц так и сидел под апельсиновыми деревьями, глядя на тихие пруды и на море. Слуга принес ему пурпурные оливки, лепешки, сыр и разварной сладкий горошек. Принц немного поел и выпил чашу своего любимого крепкого вина, а выпив, налил себе снова. Лишь глубокой ночью он заснул в своем кресле, и только тогда капитан повез его вниз по освещенной луной галерее, мимо стройных колонн, в комнату у самого моря, где ждала застланная свежим полотном большая кровать. Доран застонал, когда капитан переложил его с кресла, но, по милости богов, не проснулся.

Каморка капитана примыкала к спальне принца. Он сел на свою узкую койку, нашел в стенной нише точильный камень, масляную тряпицу и принялся за работу. Держи свою секиру острой, наказывали бородатые жрецы, отмечая его клеймом, и он свято исполнял этот завет.

Он точил и вспоминал Норвос, высокие кварталы на холме и низкие у реки. Он до сих пор помнил голоса трех колоколов – густой бас Нум, пробиравший до самых костей, гордые переливы Нарры, серебряный смех Ниэль. Он ощущал во рту вкус зимней коврижки с имбирем, кедровыми орешками и вишней, а запивали ее нахсой, напитком из перебродившего козьего молока, – его подавали в железных кружках и сдабривали медом. Он видел перед собой мать в платье с высоким воротником – она его надевала только раз в год, когда они ходили смотреть медведей на Шагах Грешника. Он чувствовал запах паленых волос, когда бородатый жрец приложил клеймо к его груди. Боль была такая, что Арео думал, у него сердце не выдержит, но вынес он ее, даже не поморщившись. Волосы на клейме в виде секиры так и не выросли больше.

Отточив оба лезвия до бритвенной остроты, он уложил свою жену из ясеня и железа в постель, зевнул, скинул на пол одежду и лег на соломенный тюфяк сам. Мысли о клейме вызвали у него зуд, и он долго чесал себе грудь. Надо бы собрать опавшие апельсины, подумал он, закрывая глаза, и уснул, воображая их пряный вкус и красный сок, склеивающий пальцы.

Рассвет наступил слишком быстро. У конюшни уже ждали самые маленькие из конных носилок – кедровые, с красными шелковыми занавесками. Капитан отобрал двадцать копейщиков из тридцати, размещенных в Водных Садах – прочие оставались охранять дворец и детей, многие из которых были сыновьями и дочерьми видных лордов и богатых купцов.

Принц говорил, что они оправятся в путь на рассвете, но Арео знал, что дело затянется. Пока мейстер помогал принцу вымыться и бинтовал его суставы, смазанные успокаивающим бальзамом, капитан надел медный чешуйчатый панцирь, подобающий ему по рангу, а сверху – желто-бурый плащ из песчаного шелка, чтобы солнце не нагревало медь. День обещал быть жарким. Капитан давно отказался от тяжелого плаща из конского волоса и кожаного камзола с заклепками, которые носил в Норвосе, – на дорнском солнце во всем этом испечься можно. Железный полушлем с острыми пиками на макушке он сохранил, но подстилал внутрь оранжевый шелк и им же обматывал пики. С раскаленным железом на голове он не доехал бы до дворца.

Принц все еще медлил. Перед отъездом он решил скушать красный апельсин и чаячьи яйца с ветчиной и огненным перцем. После завтрака он пожелал непременно проститься с некоторыми из детей, своими любимцами – маленьким Дальтом, отпрыском леди Блэкмонт, и круглолицей сироткой, чей отец торговал тканями и пряностями на Зеленой Крови. Говоря с ними, принц укрыл ноги красивым мирийским одеялом, чтобы не пугать юные души видом забинтованных распухших колен.