Пир в Одессе после холеры. Кавалеры меняют дам

Приняв это предложение, он сообщил, что на днях уезжает в подмосковный санаторий, где надеется дописать одну из этих вещей.

— Мой первый роман. У него очень длинное название: «Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя»… Нет-нет, — усмехнулся он, — не уговаривайте: название останется именно таким.

Затем, собственноручно разлив по рюмкам остаток водки, попросил разрешения произнести тост.

Мы разрешили.

— Много лет назад, — сказал Юрий Нагибин, — я получил телеграмму из города Ухты, из Коми АССР…

Я понурился. Ну, вот и пришел час расплаты за эксцентричную мальчишескую выходку. Хотя в ту пору я уже не был мальчишкой, а был достаточно взрослым человеком. А теперь мне, старику, придется краснеть за того взрослого человека…

— Это был очень трудный момент в моей жизни, и та телеграмма из Ухты облегчила сердце. Я никогда не говорил об этом, а сегодня решил сказать…

Он потянулся рюмкой ко мне.

— Спасибо.

Сигнал

Тогда же мы прикинули, каким должно быть оформление будущей книги.

Я высказал пожелание, чтобы она вышла с портретом автора на обложке. Попросил Нагибина дать хорошую фотографию.

Через несколько дней из Пахры привезли пакет.

Фотография, по-видимому, была недавней: голова в роскошных сединах, с еще пробивающими сквозь нее темными прядями; породистое, изрезанное крупными морщинами лицо; молодые, но всезнающие и печальные глаза.

Об этом лице очень верно кем-то сказано, что во все поры жизни — от юных лет до глубокой старости, — оно не теряло красоты.

Вместе с портретом, уже по своей инициативе, он прислал репродукцию старинной гравюры: на ней была изображена пышнотелая русоволосая красавица, почти нагая, с крохотными ступнями ног и субтильными нежными ручками, она смотрелась в зеркало, которое держал перед нею влюбленный мальчик…

Мне показалось, что эту красавицу я видел в Эрмитаже или Лувре, излюбленный типаж Франсуа Буше, все эти поросячьи прелести, все эти пальчики, мочки, сосочки… Но я не знал картины, с которой сделана гравюра. Может быть, Фрагонар?

Позвонил Нагибину — спросить. Но он ответил, что сам уже многие годы безуспешно пытается это выяснить.

Затем, позабыв о Буше и Фрагонаре, он с юношеской увлеченностью заговорил о самой красавице:

— Понимаешь, сходство просто поразительное! Один к одному…

Было ясно, что речь идет о сходстве дебелой красавицы с героиней «Моей золотой тещи».

— Если вы вдруг захотите проиллюстрировать книгу…

— Ладно, — сказал я.

Портрет Нагибина и репродукцию унесла домой молодая художница Ирина Разина, которой мы заказали оформление книги.

Недели через две она пришла в издательство — очень взволнованная и внутренне смятенная, но полная сознания своей правоты, — и разложила на столе эскизы.

На суперобложке было лицо Юрия Нагибина, то самое, в сединах и сетке глубоких морщин.

Но оно было расколото вдребезги на кусочки, на осколки, даже не на квадратики, а на кубики, объемные, рельефные, хоть возьми и катай на ладони. Так прежде писали кубисты, а ныне исхитряются делать компьютерные умельцы: сплошное крошево, но, вместе с тем, на редкость цельно.

В эскизе переплета был использован тот же прием, только здесь разбита вдребезги вальяжная дама: как будто мальчик уронил зеркало — и в каждом осколке запечатлелась навек ее соблазнительная нагота.

Всё это было чертовски красиво, но полно тревоги и каких-то недобрых предзнаменований: разбитое зеркало…

— Но почему? — спросил я художницу.

— Эта книга разбила мое представление о Нагибине, — пылко заявила Ирочка Разина.

— А что ты читала раньше?

— «Зимний дуб»… в школе.

Показать всё это автору было проблемой. Нагибин залег в санаторий для сердечников, где-то в области, адреса не оставил, чтобы не беспокоили. Обещал, что именно там, в перерывах между радоновыми ваннами и кислородной палаткой, непременно закончит свой первый роман.

Мы и не решились беспокоить его.

А дальше всё совпало, как на заказ.

Нагибин и Алла вернулись из санатория.

А мне на стол положили сигнальный экземпляр только что вышедшей книги.

Этот томик был очень красив. Черный супер, белый переплет. К сожалению, «одеть» в супер весь тираж книги было для нас и для типографии делом неподъемным. Но и жертвовать эффектной художественной находкой не хотелось. Поэтому общий тираж книги вышел в двух вариантах оформления: в одном варианте переплет был черным, на нем — расколотый портрет автора со всеми его сединами; в другом — дородная красавица на белом глянце, осколки былой красоты… Будто бы на чей вкус: кому поп, кому попадья.

Мгновенный переход из белого в черное. И обратно — из черного в белое.

Вдруг вспомнилась белая лебедь из фильма о Чайковском, которая внезапно и грозно оборачивалась черным лебедем: Одетта и Одиллия из «Лебединого озера».

Я позвонил Нагибину:

— Есть сигнал… Что? Приезжай — сам увидишь.

Мы решили отпраздновать выход книги в самой большой комнате издательства, на четырнадцатом этаже высотки на Новом Арбате.

Девятого июня Юрий Нагибин приехал в «Пик» вместе с Аллой.