Пир в Одессе после холеры. Кавалеры меняют дам

Позднее журналистка Марина Генина поведала читателям «Вечерней Москвы» о последних днях и часах Нагибина:

«…Он писал взахлеб, без отдыха. Больное сердце требовало покоя, но Юрий Маркович глотал лекарства и не отходил от письменного стола: он должен был поставить последнюю точку.

Рукопись была перепечатана на машинке за неделю до его смерти. Я вычитала ее и переслала ему на дачу — он жил там круглый год. За день до смерти Юра позвонил мне по телефону. Голос был юным, счастливым. Он только что приехал с презентации двух новых книг. Одну из них — „Тьма в конце туннеля“ — страшная повесть о фашизме в России — он не мечтал увидеть при жизни. „Я не верю, что держу в руках сигнал…“ Я умоляла его лечь спать. Нет! Безумно устал, но спать не пошел. Нужно было уже вслед за мной вычитать до конца „Дафниса и Хлою“. Он сделал это. Поставил последнюю в жизни точку, подготовил роман к печати и уснул, очень усталый и, наверное, очень счастливый… И не проснулся. Роман о любви был закончен, и сердце его разорвалось 17 июня 1994 года».

В этом свидетельстве всё ценно и достоверно, за исключением того, что презентация книги в издательстве «Пик» произошла не за день до внезапной смерти, а за неделю до нее.

Но это уточнение существенно лишь для тех координат времени, к которым приучены мы, а он уже пребывал в другом измерении.

Его похоронили на Новодевичьем кладбище. Вдова не хотела гражданской панихиды, только — отпеванье в Успенском соборе того же Новодевичьего монастыря.

Возможно, у нее были достаточные резоны для этого. Но, вместе с тем, нельзя было лишать друзей покойного писателя права сказать над его гробом слово прощания.

Я позвонил в Пахру кинорежиссеру Эльдару Рязанову, попросил уговорить Аллу. Она сдалась.

Панихида прошла в Доме кино на Васильевской улице.

Несмотря на разгар лета — самая страда кинематографических экспедиций, дачный сезон, горящие путевки, — в огромном фойе здания, под знаменитым витражем Леже, было полно народа.

Я различил в толпе Беллу Ахмадулину, Василия Аксенова, приехавшего на побывку из Америки, множество других знакомых лиц — зареванных, печальных, хмурых.

Выступал Михаил Ульянов, легендарный Егор Трубников из «Председателя». Взволнованно говорила о Нагибине Нина Соро-токина, написавшая вместе с ним сценарий забойного сериала «Гардемарины, вперед!» Я рассказал о его последней книге, которая вышла всего лишь несколько дней назад, ее практически еще никто не успел прочесть, еще никто не знал, с чем он ушел.

Над гробом зачитали телеграмму соболезнования, подписанную президентом России Борисом Ельциным.

На кладбище мы ехали вместе с Василием Аксеновым.

До этой горестной встречи мы виделись с ним три года назад, в Вашингтоне, в студии «Голоса Америки», через месяц после августовских событий 1991 года: после танков на московских улицах, мятежников с дрожащими руками, несметных толп у Белого дома, подавленного Горбачева, поваленного Дзержинского…

Тогда его взгляд, его речь, как мне показалось, были чрезмерно строги: ну, что, забегали? засуетились?., а что вы, ребята, делали, когда мы тут пахали, как негры, когда мы тут бились за вашу и нашу свободу?., нежились в своих Пицундах-Коктебелях, резвились по бабам, писали всяческую мутоту… И хоть бы кто извинился, принес покаяние! Так нет: по-прежнему шустрите, как ни в чем не бывало…

Тогда на «Голосе Америки» разговор у нас не получился.

В данную же минуту его насупленный взгляд еще и договаривал: один только Юра Нагибин оказался совестливым человеком — умер от стыда…

Спорить с ним не имело смысла.

Тем более сейчас, когда, выбравшись из автобуса, мы пошли к белоснежным стенам монастыря, его зубчатым башням без шатровых наверший, гулкой арке ворот.

Я попытался снять напряг молчания, прочтя ему наизусть из нагибинской «Тещи» те финальные строки, которые сейчас приведу в каноническом тексте.

«…Татьяну Алексеевну я увидел двенадцать лет спустя на помосте крематория, в гробу. Она всего лишь на полгода пережила мужа, ей не было шестидесяти. Умерла от сердца — сказали мне… В гробу лежала молодая красивая женщина с золотой головой… Она не уступила смерти ни грамма своей живой прелести. Стоящие у гроба были куда сильнее отмечены грядущим небытием, нежели она, уже ступившая в него. Она, а не я, повинна в том кощунстве, которое сотворил у гробового входа мой спутник и однолеток, почтив вставанием память усопшей».

За чертой

Посмертная судьба писателя столь же непредсказуема, как и его земная доля.

На какой-то недолгий срок имя его, его портрет появятся на страницах газет и журналов в траурном обрамлении, повергнув в скорбь друзей и почитателей, доставив минуту злорадства его врагам.

А что потом? Что дальше?