Пир во время чумы: повести

— Он политик, в прошлом спортсмен, должен понимать: хочешь нокаутировать — обязательно раскрываешься, рискуя налететь на встречный удар… Желаю вам твердости и смелости. Буду звонить.

— Да что я…

Гуров положил трубку и передразнил абонента:

— «Да что я»… Каждый прикидывается муравьем, оправдывает свое бездействие.

— Лев Иванович, вы кого уговариваете? — спросил Классик.

— А вас троих чтобы я больше не слышал и не видел. Вы составляете смету, получаете деньги, карабкаетесь, цепляетесь, кусаетесь. У тебя в госпитале поклонницы остались?

— Если только медсестра, — неуверенно протянул артист.

— На уровне главврача я решу, мне нужны две, лучше три медсестры, — сказал Гуров.

— Как ты догадался? — удивился Станислав. — Ты противный мужик, я тебя не люблю.

— Я не девка, меня любить не обязательно. Еще один звонок, и поехали. — Гуров вновь взялся за телефон.

Примерно месяц назад Гуров уже разговаривал с супругой популярнейшего телеведущего. Маша, так звали жену звезды, даже по телефону произвела впечатление интеллигентной, обаятельной женщины. На этот раз он не мог долго пробиться в Москву, затем был занят московский номер. В конце концов, когда, казалось бы, все препятствия преодолены, строгий женский голос произнес:

— Здравствуйте, я не могу позвать к телефону Машу, она больна. Извините.

Но сыщик успел сказать, не дал строгой даме положить трубку:

— Простите, вас беспокоит не поклонник Марии или ее знаменитого супруга, а из милиции, по неотложному делу.

— Неотложное дело — это разбитое окно, — язвительно заметила дама. — Участковый заходил, стекло мы давно вставили.

— Рад за вас. Говорит полковник Гуров. Вы не можете позвать Марию, я понимаю, но отнести к ней аппарат вас не затруднит?

Видимо, звание и безукоризненная вежливость произвели впечатление, но не сломали оборону окончательно.

— Да поймите, полковник, у девочки температура, горло…

— Клянусь вам, — перебил сыщик, — Маша не станет разговаривать. Она лишь меня выслушает и положит трубку.

— Пять минут, и я вас разъединю, — смилостивилась дама.

— Здравствуйте. — Голос у Маши действительно сипел. — Лев Иванович, это вы?

— Виноват, не разговаривайте, слушайте, надеюсь, скоро поправитесь, — быстро проговорил Гуров. — Вскоре к вашему мужу обратятся из думской фракции с просьбой об интервью. Это крайне серьезно. Заверьте супруга, просьба продиктована отнюдь не желанием одного из кандидатов в начинающейся гонке покрасоваться на экране. Вопрос крайне серьезный и далеко не безынтересный для вашего супруга.

— Он не нуждается в рекламе, — суховато сказала Маша.

— А я рекламы так просто боюсь. Я работаю на земле, есть у нас такое выражение: мне только и не хватает, чтобы меня видели по телевизору, а затем подстрелили на улице. Желаю вам скорейшего выздоровления, и передайте поклон супругу.

Сыщик положил трубку, отер платком лицо.

— Все, что можно сделать языком, сделано. Осталось лишь храм поставить. — Он прошел к ширме.

Глаза Капитана смотрели осмысленно, беззлобно, даже с некоторым сочувствием.

— Я рассчитываю на тебя, Алексей Иванович, будь другом, не подведи. — Сыщик пожал его худую руку. — Может, и свидимся.

— Это ты брось, мент! Не дави на жалость. — Капитан сел. — На таких, как ты, только и пахать.

— Спасибо, за это не волнуйся: пашут, даже не распрягают. — Гуров пожал руку Сильверу, показал кулак Классику, кивнул Станиславу на дверь. Сыщики вышли на улицу и остановились — казалось, перед лицом опустили черный бархат. Они немного постояли, темень рассеялась, глянули подслеповатые окошки домов на другой стороне улицы. Справа шевелились фигуры, слышался шепот.

Гуров снял машину с сигнализации, сел за руль, врубил фары. Несколько женщин стояли у забора, прикрывая лица от резкого света.

— Никак нашего дозорного пришибли? — спросил Станислав.

Гуров не ответил, ощущая беду, вынул из ящика мощный фонарь, выбрался из автомобиля, направился к собравшимся.

— Изверги, мужиков вам не хватает, детей кончаете? — Голос звучал высоко, отчаянно.

Гуров подошел, чиркнул лучом по ногам, выхватил лежавшее на тротуаре маленькое тело и быстро отвернулся. Он осветил себя и подошедшего Станислава, который с ходу напористо и зло сказал:

— Ясное дело, никто ничего не видел и не слышал!

— А пошел бы ты, смельчак херов! Сейчас коромыслом перекрещу, враз поумнеешь. — У моложавой крепкой женщины в руках действительно было коромысло.

— Я, сестренка, крещеный, — ответил Стас. — В милицию, конечно, не звонили? — Он присел, положил ладонь на лоб Петра. — Примерно с час, сразу, как вышел.

— А тебе больше других надо? — одернул друга Гуров. — У них своя жизнь, свои счеты.

— У тебя, командир, детей нет, партбилет отобрали, в церковь ты не ходишь, — поняв друга и подыгрывая ему, резко говорил Стас. — Бабоньки, схороните по-людски, пацан еще, божий человек.

— Его ко мне в сад кинули, — начала объяснять худая старуха. — Он бутылки собирал, я его видела.

Стас сунул старухе сто рублей, перекрестился.

— Схороните да помяните. — Стас пошел догонять Гурова, когда услышал: