Пирамида

С трудом, с огромным трудом шла поначалу работа. Легко сказать: свидетельство, летопись. А что выбрать? Ведь вокруг столько событий, и все они связаны друг с другом. Что же касается дела Клименкина, то большой материал не был еще до конца осмыслен, а так как я сочинял не просто повесть, а документальную, то обязан был придерживаться фактов.

Если писатель фантазирует, то он свободен. Конечно, и тут необходимо знание жизненных закономерностей, иначе фантазия твоя не будет правдоподобной. Но, родив своих персонажей, ты можешь в конце концов уже отдаться им, следовать их самостоятельно развивающимся характерам и как бы записывать то, что делают они в твоем воображении уже сами по себе. Лев Толстой любил вспоминать слова Пушкина: «Какую штуку удрала со мной моя Татьяна! Она – замуж вышла! Этого я никак не ожидал от нее». Такое, основанное на воображении, творчество прекрасно, оно, конечно, имеет свои трудности, но, как мне кажется, эти трудности подчас бледнеют по сравнению с теми, какие подстерегают, если вы возьметесь за честное, искреннее документально-художественное произведение.

Работая над «Высшей мерой», я вынужден был пытаться воссоздавать действительность. Не зная людей, не имея возможности заглянуть в их внутренний мир, стать на какое-то время ими в действительности, я тем не менее обязан был отобразить их внутренний мир, причем без грубой ошибки, причем в конкретной ситуации, которая на самом деле была. То есть необходим был дар прозрения, видения реальности, а не просто дар фантазии. Нужно было понять логику поступков конкретных живых людей, логику характеров… С одной стороны – конечно, типы. С другой – люди конкретные, живые.

Логика событий, характеров должна была привести к заведомо известному результату – вот в чем еще трудность. И результат этот, и все происшедшее необходимо было настолько осмыслить, чтобы повествование не было равнодушной регистрацией событий, чтобы проявился в нем автор, чтобы был он и гидом, и оценщиком событий. Оценщиком справедливым потому тем более, что ведь каждый из персонажей реален, и коли ты своим произведением все же судишь, то и будешь судим каждым из них.

Отказаться же от суда нельзя. Отказаться – это быть «постыдно равнодушным» к добру и злу. Каков же выход?

Ну, конечно, он в том, чтобы постараться понять каждого человека, каждого из участников, понять и вину, и беду, взвесить.

Не только свидетель-летописец. Еще и судья.

Но судья в народном суде одного подсудимого судит. Ты же, писатель, человек, судишь всех. И самого себя – тоже. И каждого ты должен судить с разных сторон, взвесить все «за» и «против». И отягчающие, и смягчающие вину обстоятельства ты должен взвесить сам, а значит, и адвокатом, и прокурором ты должен время от времени становиться.

Адвокат – личное. Прокурор – общее. Адвокат представляет интересы подсудимого, то есть личности. Прокурор выступает от имени общества. И в каждом из нас оба, потому что каждый из нас и личность, и член общества одновременно. Нам жалко преступника, если мы по-человечески можем понять его, учесть все его трудные обстоятельства, все оправдывающие его мотивы. Но как только мы становимся на точку зрения жертвы и себя, как потенциальной жертвы, не так уж и много остается от нашего сочувствия подсудимому. Колеблются весы, перетягивает то одна чаша, то другая, в зависимости от того, на какую позицию мы становимся, куда себя примеряем… Адвокат – прокурор, прокурор – адвокат…

Но и следователем должен уметь стать писатель, коли взялся за документальное повествование. Конечно, у судебного следователя более узкая, более конкретная задача. Ему достаточно установить факт события и распределение ролей участников. Общие закономерности для него вовсе не главное. Ведь конкретное событие может и не подчиняться общим закономерностям, оно может быть даже, наоборот, исключением из них. Следователь, таким образом, раб происшедшего, раб факта. Но тем самым он и свободен: установил факт – и дело с концом.

Писателю факт – не указ. Факт события писателю, разумеется, интересен, но он идет дальше факта. Ведь сам по себе факт так относителен… Истина может не только не соответствовать факту, но даже противоречить ему. В том-то и сложность души человеческой, что она многозначна, что один и тот же факт может свидетельствовать о разном – в зависимости от состояния души, представления ее о добре и зле, от тысячи обстоятельств. Все логические построения, касаемые конкретного человека и конкретного факта, могут оказаться ошибкой… И все-таки. И все-таки писателю-документалисту никуда не деться от факта, от механики происшедшего, для чего и нужно быть следователем тоже. Да, судим, все же судим. И тут никуда не денешься. Как же иначе сказать «да» или «нет» добру и злу? Хотим мы или не хотим, но мы всегда судим. Не голова, так совесть. Не совесть, так голова. Оцениваем всегда. Примеряем. Да и нет ничего плохого в суде, если примеряем мы на себя, если судим так, как хотели бы, чтобы судили нас. А следовательно, писатель всегда еще и подсудимый…