Пирамиды роста

– Фигли ты их, бабуль, натушила? Французы их жрут сырыми! – вскочила Вика. – Весь кайф обломала!

– Сырыми? Нешто мы зайцы в лесу?

– Русская кухня – это есть очень хорошо, – заметил одуревший от палитры закусок и материного натиска Свен.

Мать пыталась закормить его насмерть, потому что было непонятно, о чём с ним разговаривать.

– Где есть… этот человек, Валья? – спросил Свен.

– Улита едет, сегодня будет, – махнула рукой мать. – А вот лисички маринованные под водочку-то в самый раз! Большому куску рот радуется.

Юлия Измайловна протянула Свену подарочное издание «Мастера и Маргариты»:

– Сувенир для вас. Культовый русский роман.

– Спасибо! – кивнул Свен и прочитал на обложке: – Булгако`в! О чём этот книга? Я должен всё знать о Россия!

– Центральные фигуры романа писатель, которого называют Мастер, его подруга Маргарита и некто Воланд. По сути, Воланд – дьявол, русский Мефистофель, – с учительской интонацией произнесла Юлия Измайловна.

– О! Мефистофель и Маргарита! Кто есть Фауст? – обрадовался Свен знакомому сюжету.

– Фаустом можно считать Мастера, его преследуют за роман о Христе. Но закладывает душу дьяволу не он, а Маргарита. Ради любви к Мастеру она становится ведьмой.

– Это есть трактовка легенды о Фауст для феминизм? Это есть русский феминизм? – недоумевая, спросил Свен.

– Любопытный взгляд. Никогда об этом не думала.

– Воланд не русский фамилия, – сообразил Свен.

– Булгаков страдал от давления сталинского режима. Американский посол Бутланд уговаривал его уехать в США и олицетворял для писателя могущество и свободу. В его резиденции в Спасопесковском переулке устраивались костюмированные балы, куда звали Булгакова. Один из балов стал прообразом бала Сатаны в этом романе.

– Булгако`в писал, что Америка есть дьявол? – Свен пытался пригнать одну деталь к другой.

– В каком-то смысле Бутланд действительно искуситель, – терпеливо ответила Юлия Измайловна. – Главные герои романа Мастер и Маргарита любят друг друга, и Мефистофель-Воланд забирает их к себе, наградив вечным покоем.

– Дьявол не имеет взять люди в вечный покой. Дьявол имеет взять только в ад! Этот роман сделать дьявол хороший, – покачал головой Свен.

– Потрясающе! – всплеснула руками Юлия Измайловна. – Лотман писал, что национальная культура осознаёт себя, глядясь на себя в зеркало другой культуры. Свен, вы показали пальцем на то, чего мы не хотим замечать.

– Так сегодня ж с утра день дебила, – хихикнула Вика.

– Мои ученики считают Воланда положительным героем. Ведь нам долго было всё равно, кто герой, лишь бы он был против коммунистов. Даже наш патриотизм обозначается Вечным огнём, а огонь, вырывающийся из-под земли, это же ад. И должен вызывать вопросы хотя бы у церкви.

– Господи помилуй, – поучаствовала мать в светской беседе и на всякий случай перекрестилась.

Горяев опоздал на сорок пять минут. Вошёл, свалил матери на руки огромный букет роз и торт величиной с деревенскую подушку. Улыбнулся, как хозяин прислуге, и буркнул:

– Где руки помыть?

Мать обомлела, засуетилась, уронила букет, запричитала, а когда спровадила гостя в ванную, прошептала со священным ужасом:

– Я ж его в телевизоре видела!

Вале было неприятно, что Виктор кивком поставил мать вровень с горничной на правительственной даче. Но мать сияла, ей было сложно общаться с иностранным красавцем, а здесь – свой, родной, понятный, хозяин, начальник, барин, «поди на конюшню, вели, чтобы тебе выдали плетей!». Она ведь и за глаза окрестила его «сам».

Свен сдержанно улыбался, Юлия Измайловна приумолкла, Вика азартно ждала поединка ухажёров, а Шарик носился волчком, потеряв новый наглаженный бант. Виктор появился в комнате, наполнил рюмки и жестом отца, вернувшегося в семейство, объявил:

– За трёх очаровательных хозяек этого дома и их подругу!

Ни «извините», ни «здрасьте», ни «меня зовут», подумала Валя, но не с раздражением, а с восхищением. Опрокинув рюмку, он кивнул Юлии Измайловне, приобнял мать, подмигнул Вике и подал руку Свену.

Оглядел стол, распорядился:

– Валюш, принеси водички из-под крана. Не умею химическими тархунами водку запивать. Давай быстренько! Между первой и второй перерывчик небольшой.

Валя усмехнулась и пошла за водой, а мать согласно предложенной субординации тут же спросила:

– Пельмени-то закладывать?

– Ох, мы в детстве в Карелии садились втроём на кухне – мама, сестра, я – и лепили целую столешницу. А в один пельмень клали копейку – кому попадала, тому счастье, – доверительно рассказал Горяев, обращаясь к матери. – В Карелии холодина, а в Швеции потеплей – Гольфстрим.

– Так вы из Карелии? – уточнила Юлия Измайловна.

– Я с Гоголевского бульвара, в Карелии отец сидел, а мама с нами поехала туда, как жена декабриста.

– Соседи? – удивленно вскинула брови Юлия Измайловна и как-то по-новому посмотрела на Горяева. – Я с Собачьей площадки.

– О, мы на Собачке всё детство возились, – обрадовался Горяев, – у меня там дружок жил.

– Свёкор-то мой тоже в лагере помер… – вдруг сказала мать, хотя прежде не проговаривала этого вслух.

А Горяев, чтоб не дать открыть рта приготовившемуся вступить в беседу Свену, спросил: