Пират ее величества. Как Фрэнсис Дрейк помог Елизавете I создать Британскую империю

Несмотря на эти недоразумения, Флетчер и его соотечественники видели в своих наивных, энергичных хозяевах немалый потенциал: «Это покладистые люди, свободные и любящие, от природы лишенные всякого лукавства и вероломства; своими луками и стрелами (единственное оружие, составляющее почти все их богатство) они владеют весьма искусно, однако причинить ими большого вреда все же не могут, поскольку по причине своей слабости их луки подходят больше для детей, чем для мужчин, и посылают стрелы не слишком далеко и с малой силой».

Обустроившись в убежище на берегу, Дрейк и его люди отправились вглубь суши, чтобы осмотреть жилища индейцев. Там они увидели hun’ge – большое круглое сооружение, где проводили общественные собрания и церемонии, в том числе оплакивали умерших и отмечали важные события танцами и музыкой. Дома мивоков достигали в диаметре от 2,5 до 4,5 м. Постройки были сложены из кедровых жердей, а дым от огня выходил через отверстие наверху. Люди Дрейка увидели в поселении большое игровое поле (его называли poscoi a we’a) для игры наподобие футбола, в которой участвовали как мужчины, так и женщины. У мивоков мужчинам разрешалось только бить по мячу ногами, а женщины могли делать с мячом что угодно, на свое усмотрение.

Отойдя дальше от побережья, люди Дрейка были приятно удивлены изменением рельефа. Скалистый берег сменился плодородным лесом, в котором водилось множество «крупных жирных оленей». Везде встречались маленькие «кролики» с чрезвычайно длинными хвостами, лапами наподобие кротовых и объемными защечными мешками, в которых они запасали мясо, чтобы съесть его позднее или накормить детенышей. Англичане приняли этих зверьков за кроликов, но на самом деле это был калифорнийский бобр, Castor canadensis. Индейцы ели мясо этого животного и высоко ценили шкурки, «из коих шили праздничную мантию для своего короля». Позднее мех калифорнийского бобра стал популярным материалом для изготовления роскошной теплой одежды, а сам бобр, некогда широко распространенный на северо-западе, оказался на грани вымирания.

Одним словом, эта земля была так прекрасна, а ее жители так благожелательны и миролюбивы, что Дрейк назвал ее Новым Альбионом (в древности имя Альбион носила Англия) – отчасти потому, что возвышающиеся над морем белые скалы напоминали ему о побережье Англии, отчасти из-за того, что там еще не оставили свой ядовитый след испанцы. «Нога испанца еще ни разу не ступала на эти земли», – с удовлетворением отмечал Флетчер. Они оставались «на много градусов южнее этого места». (Англичане, само собой, оказались там случайно и скорее предпочли бы найти мифический Северо-Западный проход.)

В ознаменование открытия «Нового Альбиона» Дрейк установил «большой и прочный столб с накрепко прибитой к нему медной пластиной». Это был не просто ориентир – памятник провозглашал «права и титул Ее Величества и наследников в этом королевстве». На табличке значилось имя королевы, дата прибытия корабля Дрейка и, самое важное, указывалось, что «эта провинция и королевство свободно переданы королем и народом в руки Ее Величества». Кроме того, на табличке имелись «портрет и герб Ее Величества» (прибитая рядом монета в шесть пенсов), а под всем этим значилось имя генерала Фрэнсиса Дрейка.

«До сих пор испанцы никогда не были в этой части света, – с удовлетворением писал Фрэнсис Претти. – И никто еще не открыл земли, лежащие на много градусов к югу от этого места». Англия, много лет заметно отстававшая от Испании, наконец получила шанс заложить собственную империю. Дрейк по-прежнему был пиратом, но тогда у него появилась особая миссия. Для моряков, которые зашли так далеко и стольким рисковали, Новый Альбион стал прообразом будущего, ожидавшего их державу.

Когда мивоки осознали, что Дрейк и его компания готовятся к отъезду, «веселье и радость, счастливые лица, приятные речи, танцы, взаимные утехи и все удовольствия, способные возрадовать плоть и разгорячить кровь» сменились «тяжестью на сердце и скорбными мыслями… горестными жалобами и стонами; они проливали горькие слезы, заламывали руки и терзали себя». Прибрежные мивоки, как уже понял Дрейк, в целом были склонны к театральности. Эти люди сочли себя «отверженными и обездоленными», поскольку их «боги должны были со дня на день покинуть их». Но Дрейк твердо дал им понять, что намерен двигаться дальше. В отчаянии мивоки пытались добиться обещания, что англичане вернутся. Чтобы донести до англичан свою мысль, «они украли у нас некоторые вещи и подожгли, прежде чем мы узнали об этом, и вместе с ними сожгли ожерелье из перьев». Не зная, как еще поступить, все матросы упали на колени и начали петь псалмы и молиться. Этот жест убедил индейцев прекратить жертвоприношение, и они «позволили огню погаснуть». Затем они, подражая своим гостям, «подняли глаза и руки к небесам, так же, как это делали мы». Два народа молились вместе, каждый своим богам.